4 Год тяжкого труда – по дням и по ночам – Прошел, как светлый сон, для боевой беглянки. С какою верою живой ее речам Внимали бедные дехканки! На фронте – шла она в разведку и в секрет. И басмачи не раз бранились бранью злобной: «Поймаем – пуля в лоб! У красных больше нет Другой разведчицы подобной!» Рвалася к подвигам – и тем была жива, Всегда – на скакуне иль полковой двуколке. И легендарная уже росла молва О черноглазой комсомолке. 5 Хмурый Мирза в Фергане В грязной сидит чайхане, Полон замыслом темным. Дал, не скупясь, он монет, Кун за убийство Зайнет, Двум убийцам наемным. Был их ответ: «Потерпи, Мы уж разыщем в степи След твоей комсомолки!» Ночью, напавши на след, Смяли узбеки Зайнет, Словно дикие волки, Рвали, оскалив клыки, Жилы из левой руки, – Будешь вечно калека! В шею, дробя позвонок, Острый вонзили клинок Два преступных узбека. 6 Прошло пять месяцев. Ферганская больница. Зайнет – в повязках вся, лицо – кровавый струп. Нет, не кошмарный сон ей снится, Она – калека, полутруп. Блуждает взор, и речь Зайнет звучит невнятно, Слух острый притуплён, трясется голова. Врачи дивятся: «Непонятно, Как ты осталася жива!» Зайнет свезли в Москву. Москва сильна наукой. Зайнет возвращены и речь, и взор, и слух. И в комсомолке однорукой Зажегся вновь бунтарский дух. «Коммуниверситет трудящихся Востока» Зайнет мерещится во сне и наяву. У гроба нового пророка Она сказала: «Я живу! И ты – живешь во мне заветами твоими. На родине моей – в кишлак из кишлака – Дехканкам темным я их понесу, пока Сумеет начертить твое родное имя Моя последняя рука!» Пояснение некоторых слов: Саламат – приветствие. Якши – хорошо. Калым – выкуп за невесту. Ичкерь #- внутренний двор. Дехканки – крестьянки. Чайхана – вроде чайной. Кишлак – #деревня. Паранджа – лицевое покрывало. Кун – награда за месть. Дрессированный* Известный белогвардейский и бывший кавалерийский генерал добровольческой армии Шкуро выступает теперь в цирке в Париже с труппой из казаков, под видом наездников.
(Из газет.) Средь разоренных сел и брошенных полей От тифа и от пуль уж не валятся трупы. Шкуро, готовивший России мавзолей По воле биржевых царей и королей, Донской стотысячной уж не составит «труппы». Но… он готов на все за выгодный куртаж. Парижский цирк, так цирк! Какого, дескать, хрена! Ведь должность у него по существу все та ж, И только сузилась арена. Белонаездников, увы, не то число, И не Москва – приманка в виде приза. Ах, время множество мечтаний унесло! Но… то ж, продажное, осталось ремесло! И та ж, « парижская», осталась антреприза [14]. – Ха-ха! «Наездничек» Шкуро, на сцену – в строй! Признаться, даже мне, врагу, звучит обидой, Что этакий, ха-ха, бандитский «волк», «герой» Стал дрессированною гнидой! Обратный намек* Английская эскадра в июне с. г. посетит Ревель (Эстония) и Ригу (Латвия), где останется до половины июля. (Из газет.) В просторах Балтики, средь северных широт, У «вольных» городов, у Ревеля и Риги, Английский бронтозавр раскроет хищный рот На две приманчиво лежащие ковриги. «Х-хам! Х-хам! Глотнуть? Аль не глотнуть, А только… тонко намекнуть?» И… в нашу сторону скосит свои гляделки: «Что, Эсесерия? Поймешь?» * * * Почтенный бронтозавр, нас этим не проймешь! Твои – такие ли? – видали мы проделки. Намеки все твои поймет дурак любой. Слов нет, что жалко нам «пригретого» тобой «Демократичного» латвийца иль эстонца. Но мы, спокойные, у нашего оконца – С серпом и молотом в руке (Не забывая о штыке), Мы склонны речь с тобой вести на языке Тож преизрядного героя-оборонца, Советского бронечервонца. В нем, как его ни поверни, Упрешься ты в закал «хозяйственной брони», От укрепления которой – прямо скажем! – Нас пробуют отвлечь, кто – страхом, кто – шантажем, Забыв о мощи той страны, Где неразрывно сплетены Стаж трудовой с военным стажем: За каждым плугом и станком Стоит советский военком! Нанялся – продался* Получил я намедни письмо от приятеля, Постоянного моего читателя. Пишет он мне: «Дружище! Умеешь ты браниться – не надо чище, – Раздраженный попами да иконами, Эвон в газете сколькими фельетонами. Да каждый фельетон в пол-листа. Крыл почем зря… Иисуса Христа, Подстилал ему колючки, вместо вайи, Изобразил его отпетым лжецом, А насчет австрийского лжеца Матайи Не обмолвился ни одним словцом. Неужто, язви его короста, Не покроешь ты этого прохвоста? Оставь на время евангельский хлам И вернись к очередным делам. Распиши нам этого Матайю-идиота. Очень нам посмеяться охота!» |
