Писатель боевой, задорный,

С виду я легкий да проворный,

На деле ж я – труженик упорный.

Корить меня есть чем, к сожаленью,

Но только не ленью

И не брезгливостью к черной работе.

Поработал я в поте.

Работал много лет без отказу,

Не фыркал капризно ни разу,

Кричал и «караул» и «ура»,

И все почти в одиночку.

Но всему своя пора.

Пора и мне поставить точку

Или хоть какой-нибудь знак препинания,

Чтоб завершить кой-какие начинания

Подлинней очередного фельетона.

Прошу у «заказчиков» пардона!

   Они по всякому случаю

Налетают на меня тучею:

Приказы, просьбы, напоминания,

На мои отговорки ноль внимания,

А иные даже стыдят язвительно:

«Зазнался же ты, брат, удивительно!

Ну, что тебе стоит: четыре строки!

Пустяки?!»

   Пустяки!

А вот ежели я, преисполнясь азарта,

Попытаюсь дать всем отклик на одно лишь

«восьмое марта»,

То это пустяки, коль я к женскому юбилею

Надорвусь, околею,

Раскорячусь пластом

Над саженным бумажным листом?!

   Вот почему я порою оплакиваю

Свой не совсем-то завидный удел

И при телефонном звонке с диким криком привскакиваю:

«Опять… женотдел?!»

И, не разобрав, кто про что, ору по телефону;

«Прошу пардону!..

Что!.. Юбилей!.. Из парткома?..

Это не я!.. Меня нет дома!..

Ничего не слышу!.. Оглох!!»

Словом, целый переполох.

   Коль снова нам кто угрожать отважится,

Коль над гладью морской покажется

Броненосцев антантовских дым,

В грозный час я пробью боевую тревогу!

А пока – я певцам молодым

Очищаю дорогу:

«Будет вам, ребятки, баловать

Да дробь выбивать,

Танцуя у чужих рысаков на пристяжке!

Время вам, братцы, на свой лад запевать,

Стариков подменяя в партийной упряжке!!»

Живые, думаем с волненьем о живом

И верим, хоть исход опасности неведом,

Что снова на посту ты станешь боевом,

   Чтоб к новым нас вести победам.

В опасности тесней смыкая фронт стальной,

Завещанное нам тобой храня упорство,

Мы возбужденно ждем победы основной,

Которой кончишь ты, любимый наш, родной,

С недугом злым единоборство!

Старому другу. Совершенно секретно.

Как, мистер, ваше отсутствие заметно!

Нынешние властители,

Ваши заместители,

Скажу – между нами! – с первой строки

Так-кие удивительные… дураки,

Что переписываться с ними нет охоты.

Как жаль, что вы без работы,

Какие б я вам закатывал ноты!

Каждый ваш шаг был объясним.

А Керзон… Поговорите с ним!

Куда он гнет, неизвестно?

Я признаю борьбу, ведущуюся честно,

То есть когда убийцы и грабители

Не притворяются монахами из святой обители,

Не придумывают придирок несущественных,

А без всяких глаголов божественных

Берут вас за глотку и очищают карман:

«Подавай мне Мурман!!»

   Хоть о прошлом вспоминать неудобно –

Вы, мистер, поступали бесподобно:

Наскочили, ожглись и на попятный.

Повели с нами разговор приятный,

А у Керзона иные подходы:

Заводит он спор про «территориальные воды».

Мы, изволите ли видеть,

Умудрились безводных англичан обидеть, –

У них ни морей, ни океанов, как известно,

Им у наших берегов тереться лестно,

Им мурманская рыбка не дает покою,

А мы им этой рыбки не даем!

   Нет, Ллойд-Джордж не осрамился бы политикой такою,

Если б знал, что в силах нас съесть живьем!

Он бы зыкнул: «А, совдепская каналия,

У тебя объявилась Курская аномалия,

А я должен в сторонке околачиваться?

Изволь со мной аномалией расплачиваться!»

И не приводил бы 1123 резона,

Будто Курск – нейтральная зона,

И что туда, ради небывалой приманки,

Англичане могут послать свои танки.

   Танки… Добро бы,

Вы, мистер, не делали этой пробы,

Но ведь Курск уже был в ваших руках,

И всё ж вы остались в… в дураках.

   СССР не пуганая ворона:

У нас нынче в чести слово «оборона»,

И если ваши преемники рискнут нас прижать

Или просто будут «пужать»,

Все равно нас не взять ни на какую «пушку» –

Отстоим мы свою советскую избушку!

Оградим свои «территориальные воды»,

Чтоб не лезли в них ваши пароходы,

Чтобы вы в наших водах рыбки не удили,

Чтоб наши берега не обезлюдели!

   Переговорите об этом с Керзоном в одиночку.

На этом ставлю точку,

Не вгоню вас длинным письмом в доску.

Я же, кстати, в бессрочном отпуску.