Нагляделся я на большие собрания:
В глазах пестрит от электрического сияния,
Народу в зале – не счесть,
Давка – ни стать, ни сесть.
На эстраде – президиум солидный,
Ораторствует большевик видный,
Стенографистки его речь изувечивают,
Фотографы его лик увековечивают,
Журналисты ловят «интересные моменты»,
Гремят аплодисменты,
Под конец орут пять тысяч человек:
– Да здравствует наш вождь Имя-Рек1
Мне с Имя-Реками не равняться,
Мне бы где-либо послоняться:
У поросшего лопухом забора
Подслушать обрывок разговора,
Полюбоваться у остановки трамвайной
Перебранкой случайной,
Уловить на улице меткое словцо,
Заглядеться на иное лицо,
Обшарить любопытным взглядом
«Пивную с садом»,
Где сад – чахоточное деревцо
С выгребной ямой рядом,
Где аромат – первый сорт,
Хоть топор вешай.
«М-м-мань-ня… ч-черт-р-р-т!»
«Не цапайся, леш-шай!..»
У пивного древа
Адам и Ева, –
Какой ни на есть, а рай!
Не разбирай.
Без обману.
Соответственно карману.
А карманы-то бывают разные:
Пролетарские и буржуазные.
Не пробуйте ухмыляться заранее:
Мол, у меня в башке туман –
Начал писать про собрание,
А свел на карман.
Сейчас вам будет показано,
Как одно с другим бывает связано.
Есть такой город – Евпатория,
У него есть своя история.
Но прошлое нас мало касается,
Когда настоящее кусается.
К Черному морю этот городок
Выпятил свой передок,
Приманчивый, кокетливый,
К нэпманам приветливый,
А спиной пролетарской,
Разоренною, мертвой, «татарской»,
Повернулся к равнине степной,
Где пылища и зной.
Здесь, за этой спиною,
Задыхаясь от зною,
Приютился вокзальчик невзрачный,
По ночам сиротливый, покинутый, мрачный,
На припеке на три изнурительных дня
Приютивший в вагоне меня.
Как мужик я изрядно известный,
То пролетариат весь местный,
Железнодорожный,
Прислал мне запрос неотложный:
Не угодно ли мне, так сказать,
Себя показать
И обменяться живыми словами?
– Интересуемся оченно вами…
Без председательского звона,
Без заранее намеченного плана
Разместились на путях, у вагона,
Вокруг водопроводного крана
Человек… ну, едва-едва
Десятка полтора или два.
Может быть, я ошибся в количестве:
Не заметил тех, кто лежал на животе.
Ведь собрание шло не при электричестве,
А в ночной темноте.
Тем не менее
Был оркестр, проявивший большое умение,
Оркестр – собранью под стать –
Какого в Москве не достать:
От чистого сердца, отнюдь не халтурно,
Кузнечики – вот кто! – звенели бравурно,
Без дирижера – и явного и тайного –
Показали пример искусства чрезвычайного,
Оттеняя старательно каждый нюанс.
Гениальный степной Персимфанс!..
[9]Под эту игру бесконечную
Повели мы беседу сердечную.
Разливаться ли тут соловьем,
Иль противно ломаться подвидом всезнайки?
Говорили душевно. И я без утайки
Говорил даже что-то о детстве своем.
Обо всем говорило собрание,
Под конец – про карман.
Обратил на это внимание
Рабочий, Димитренко Емельян.
Спросите у Димитренка, бедняги,
Кто он – по чину – такой?
«Я, – скажет он, – служба тяги,
Я – на всё и у всех под рукой».
Одна по штату, незаменимая,
Эта «тяга» неутомимая.
Начальник вокзала – всему голова,
У него заместителей два.
Телеграфист с телеграфистом чередуются.
Одна «тяга» бессменно «мордуется».
Праздник, не праздник – Емельян на пути.
«Емельян, подмети!»
Емельян подметает.
«Емельян, угля не хватает!»
Емельян кряхтит под кулем
С углем.
«Емельян, на уборку поездного состава!»
«Емельян, есть во всех ли вагонах вода?»
Емельян танцует и слева и справа,
Емельян тянет шлангу туда и сюда.
«Емельян, на промывку вагонов для соли!»
С Емельяна – пот ручьем, не росой,
На ногах ему соль разъедает мозоли,
Потому что – босой.
«Емельян, – кличет слесарь, – в депо на минутку
Емельян – в водопроводную будку,
Там у бака какой-то изъян!.,
– Емельян!..
– Емельян!..
– Емельян!..»
Емельян надрывается зиму и лето.
Ему отдыха нет: не гуляй, не болей!
Емельян Димитренко получает за это
В месяц… девять рублей!
Димитренко – весь потный и черный, –
Он богач бесспорный.
Любому Ротшильду, Форду
Он плюнет презрительно в морду.
Его щедрость достойна удивления.
Подсчитайте его отчисления.
«Емельян, два процента в союз».
«Даю-с!»
«Емельян, отчисление в МОПР».
«Отчисляю, я добр!»
«Емельян, дай на Воздухофлот».
«Вот!»
«Емельян, Доброхим».
«Дадим!»
«На „Долой неграмотность“ гони четвертак».
«Так!»
«В кассу взаимопомощи…»
«Сколько?»
«Процент!»
«В момент!»
«Емельян, в Ох… мат… млад…»
[10]«Что такое?»
«Ох… мат…»
«Что ж, и я не лохмат!»
«Емельян, на борьбу с этим… с этим…»
«Говори сразу: сколько? Ответим!»
«На газету „Гудок“… надо всем поголовно…»
«Сколько нужно?»
«Расход – пустяков:
Шестьдесят пять копеечек ровно».
Результат получился таков:
На пятнадцать рабочих – пятнадцать «Гудков».
«Понимаю, – кряхтит Емельян, – значит нужно.
Горе: в грамоте слаб. И читать недосужно».
Дома ждут Емельяна жена и ребята.
Рубль за угол. На что этот угол похож!..
Дочка в школе, и в месяц по рублику тож.
Рубль. А где его взять? Вот как тает зарплата…
На руках остается от всех прибылей…
Пять рублей!
Ночь. Кузнечики шпарят симфонию ту же.
Димитренко кончает о быте своем.
«Да, живем все еще не просторненько, друже,
Но, одначе, живем.
Из деревни не кума дождешься, так свата.
Кум – не кум, сват – не сват без муки или круп.
Хоть деревня, сказать, и сама небогата…»
Кто-то сплюнул: «Ну, да. Знаем ихнего брата.
Привезет на пятак, чаю схлещет на руп…»
«Чем еще, – я спросил, – есть у вас похвалиться?»
«Есть у нас Крымтепо, чтоб ему провалиться1
На картошку, товарищ, имейте в виду,
Деньги взяты еще в двадцать третьем году,
А картошки все нет. Деньги канули в воду».
«В Евпатории ж цены – беда!
Летом сколько народу приезжает сюда!»
«Цены скачут, как блохи!
Все же летом бывали делишки неплохи.
Вещи нэпманам раньше носили. Доход.
За сезон кой-чего мы б себе накряхтели.
Да от нас отошло это в нынешний год.
Появились носильщики. Вроде артели».
«Что носильщики скажут?»
«Да нету их тут!»
«Почему?»
«Потому. Так они и придут.
Ведь они у нас летний кусок отобрали».
«Братцы! Поздно. Идти по домам не пора ли?»
Рано утром я высунул нос из вагона,
Посмотрел. Димитренко-то – вона!
«Служба тяги» на рельсах.
«Здоров, Емельян!
Тянем?»
«Тянем, товарищ Демьян!»
Пригляделся к нему. Тот же потный и черный,
Но – приветливый, бодрый, проворный,
Не вчерашний, какой-то другой.
Вправду ль он? Горемыка ли?
Говорит мне: «Простите уж нас, дорогой,
Что вчера мы пред вами маленько похныкали.
Это верно: бывает порой чижало.
Точно рыбе, попавшей на сушу.
А в беседе-то вот отведешь этак душу,
Глядь, – совсем отлегло».
«Е-мель-я-я-ян!.. Будешь там толковать до обеда!..»
Емельян встрепенулся: «Прощайте покеда!»
И, на лбу пот размазав рукою корявою,
Побежал к паровозу со шлангой дырявою.
