В пещере Маабде близ Монфалута,
На правом берегу реки Нила,
Там, где у Фив он поворачивает круто,
Лежат предки нашего «Крокодила».
Окутанные пещерного мглою,
В полотнах, пропитанных смолою,
Древней-предревней тайной запечатленные –
Лежат их мумии нетленные.
Словом, не имеет нынче земля
Такого царя иль короля,
Чья бы родословная так далеко заходила,
Как родословная нашего «Крокодила».
Он, чья слава в эти дни
Начинает греметь повсеместно,
Был рано оторван от отца и родни.
Когда он родился, никому неизвестно.
Как жил его отец и на какие средства,
Кто были его друзья детства,
Кто ему внушал первые начатки знания, –
Об этом он сохранил смутные воспоминания.
Не будем говорить о Ниле и пирамидах,
О всех претерпенных «Крокодилом» обидах,
О его упованиях на будущее лучшее, –
Об этом расскажем при подходящем случае.
Главное то, что в 1883 году
Очутился он в питерском Зоологическом саду
И – в России такие случаи были нередки –
35 лет не выпускался из железной клетки.
Выставленный всем напоказ,
Потеха для праздных глаз,
Пугало для барынь чувствительных,
Сколько претерпел он насмешек язвительных,
колько получил плевков и пинков
От пьяных озорников,
От мещан, в саду очутившихся,
На полтину раскутившихся,
От почетных и непочетных гостей,
От важных и неважных властей,
От всех, до городового включительно,
Торчавшего у клетки многозначительно,
Толстые усы разглаживавшего,
Публику осаживавшего:
«Осади… Осади!.. Осади!..
Экого чуда не видали!..»
Болтаясь, блестели у него на груди
Медали, медали, медали…
Публика «Крокодилу», бывало, дивится:
Ахает дебелая девица.
Шустрая барынька рукавом закрывается:
«Ужас! Ужас! Ужас!»
А лакированный хлыщ за ней увивается:
«Похож на вашего мужа-с!»
Другой муж с прилизанной внешностью
Жену от клетки отводит с поспешностью:
«Не гляди!.. Не гляди!.. В твоем положении…
(„Положение“ ясное: платье не сходится)
Будешь иметь крокодила в воображении,
Потом крокодил и уродится!!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Был «Крокодил» в унижении,
У всех в пренебрежении,
Кормили его, чем попало,
Колотили по крокодильей коже.
Натерпелся он горя немало
И насмотрелся тоже.
Был для всех он примером безобразия,
Издевалась над ним знать и буржуазия,
Особливо ж терпел он от мещанства,
От мещанского нестерпимого чванства.
35 годиков – шутка! –
Не знал он светлого промежутка.
Один царь помер, другого – скинули:
Казалося, дни беспросветные минули,
Но и керенская пора
Не принесла «Крокодилу» добра.
Только после большевистского переворота
Выпустили «Крокодила» за ворота:
«Иди, гуляй на полной воле, –
Самим есть нечего боле!»
И вот наш «Крокодил», везде шатающийся
Теперь «Крокодил» самопитающийся,
В довольстве и почете,
На собственном, как говорится, расчете,
Заведя немалую семеечку,
Не обходится государству и в копеечку.
А польза от него несомненная.
«Сторонися, „публика почтенная“!»
Не дай бог в его страшную пасть
Спекулянту-буржую попасть,
А тем паче – проплеванному мещанину:
Сделает из них «Крокодил» мешанину –
Косточки только – хрусть, хрусть!
Вот тебе «Не рыдай» и «Кинь грусть!»,
Вот тебе эрмитажное увеселение!
Вот тебе новобалетное оголение!
Вот тебе нэповская литература
С откровенным белогвардейским лейтмотивом!
Вот тебе волчьи зубы и шкура
Под скрыто эсэровским кооперативом!
Вот тебе бюрократическая повадка!
Вот тебе наглая взятка!
Вот тебе хозяйский прижим!
Это тебе не старый режим:
Заехал в зубы – получи обратно!
Хозяйничай, сволочь, аккуратно,
Барыши к барышам прикладывай,
А в «трудовой кодекс» поглядывай,
Потому что не уйдешь от беды:
Есть у нас «Крокодил» и суды.
В суд попадешь – наскачешься,
В «Крокодил» попадешь – наплачешься,
От слез твоих каменная отсыреет плита,
По всей улице сделается слизко.
