Когда третья зима всемирного кризиса наступила,
Крестьяне под Нивалой валили лес, как обычно.
И, как обычно, низкорослые лошадки
Волочили бревна к реке, но в этом го
Они получили за бревно всего пять финских марок, то есть
столько,
Сколько стоит кусок мыла.
Когда наступила четвертая
весна всемирного кризиса,
Были проданы с молотка дворы тех, кто не уплатил
осенью налогов. Те же, кто уплатил, не могли купить овса лошадям,
Необходимым для всех работ — полевых и лесных, —
И у лошадей торчали ребра, чуть ли не протыкая
Шкуру, лишенную блеска. И тогда пристав из Нивалы
Пришел к мужику Руусканену на поле и сказал
Важно: «Разве ты не знаешь, что есть закон,
Воспрещающий мучить животных.
Взгляни на твою лошадь.
Ребра
Торчат у нее из-под шкуры. Эта лошадь
Больна, ее надо зарезать».
Сказал и пошел. Но три дня спустя,
Проходя мимо, он снова увидал Руусканена
Со своим тощим конем на своем крохотном поле, словно
Ничего не случилось, и не было закона, и не было пристава. Озлясь,
Он послал двух жандармов с строжайшим приказом
Отобрать у Руусканена лошадь и
Немедленно отвести подвергавшееся издевательствам животное
К живодеру.
Жандармы же, волоча за собой лошадь Руусканена
По деревне, увидели, когда оглянулись,
Что из всех домов высыпают крестьяне и бегут
Следом за лошадью, и на краю деревни
Они неуверенно остановились, и крестьянин Нисканен,
Смирный мужик, приятель Руусканена, высказал
предложенье:
Соберут они, дескать, всем миром, немного овса
Для этой лошади, и тогда ее резать не надо.
Так что жандармы привели к животнолюбивому приставу
Не лошадь, а крестьянина Нисканена, носителя радостной
вести,
Спасительной для лошади Руусканена. «Слушай, пристав, —
Так он сказал, — эта лошадь не больна,
Она просто не ела, а Руусканен
Без своей лошади с голоду помрет. Зарежь его лошадь,
И вскоре придется зарезать хозяина. Так-то вот, пристав».
«Как ты со мной говоришь? — сказал пристав. — Лошадь
Больная, закон есть закон, и потому ее зарежут».
Угрюмо вернулись
Вместе с Нисканеном в деревню оба жандарма,
Вытащили у Руусканена из конюшни лошадь Руусканена,
Собрались волочить ее к живодеру, но,
Подойдя к краю деревни, увидали, что там пятьдесят
Мужиков стоят, как гранитные глыбы, и смотрят
Молча на обоих жандармов. Молча
Оставили оба клячу у края деревни.
По-прежнему молча
Крестьяне Нивалы повели клячу Руусканена
Назад, в конюшню.
«Это мятеж!» — сказал пристав. Через день
Поездом из Оулу прибыло десять жандармов
С винтовками — в Нивалу,
Окруженную цветущими полянами, чтобы только доказать,
Что закон есть закон. В этот день каждый
Мужик снял с гвоздя, вбитого в чистую стену,
Ружье, висевшее рядом с ковриком,
Где вышиты были изречения из Библии, — старое ружье,
От гражданской войны 1918 года. Оно было выдано
Против красных. Теперь
Его повернули против десяти жандармов
Из Оулу. Уже в тот же вечер
Триста крестьян, пришедших из многих окрестных
Деревень, окружили дом пристава
На холме близ церкви. Несмелой походкой
Вышел пристав на крыльцо, поднял белую руку
И сладко заговорил о лошади Руусканена, суля
Оставить ее в живых, но крестьяне
Говорили уже не о лошади Руусканена, — они требовали
Прекращения продаж с молотка и отмены Налогов.
Напуганный до смерти,
Пристав побежал к телефону, потому что крестьяне
Забыли не только о том, что есть закон, но и о том,
Что есть телефон в доме пристава, и он передал
В Хельсинки ко телефону свой вопль о помощи, и в ту
же ночь
Хельсинки, столицы, на семи автобусах
Прибыли двести солдат, вооруженных пулеметами, во главе с броневиком.
И эта военная сила
Одолела крестьян — их пороли в Народном доме.
Суд в Нивале приговорил зачинщиков
К полутора годам тюрьмы, чтобы в Нивале был
Восстановлен порядок.
Изо всех виновных
Была помилована только лошадь Руусканена
Вследствие личного вмешательства государственного министра,
На основании многочисленных петиций.
