РАССЛЕДОВАНИЕ Власти начнут расследование. Так объявлено. В городских кварталах Никто нынче не спит по ночам. Никому не известно, ни кто лиходеи, Ни в чем преступление. Под подозрением все. Если народ вынужден от своих дверей отметать подозрения, То никто уже не заметит Бесчисленных преступлений Властей. ТОЛЬКО ИЗ-ЗА РАСТУЩЕГО ХАОСА…
Только из-за растущего хаоса В наших городах классовой борьбы Кое-кто из нас в эти годы решил Не говорить больше о портовых городах, о снеге на крышах, о женщинах, О запахе спелых яблок в подвале, о радостях плоти, Обо всем, что делает человека счастливым и человечным, А говорить отныне только о хаосе И значит стать односторонним, сухим, погруженным Только в политику, в сухой «недостойный» словарь Политической экономии, Чтобы чудовищная мешанина Снегопадов (они не только холодные — мы это знаем!), Эксплуатации, восставшей плоти и классового суда Не заставила нас оправдать этот столь Многосторонний мир и найти Радость в противоречьях этой кровавой жизни. Вы поймете меня. МЕДЕЯ ИЗ ЛОДЗИ Старинные преданья Сообщают легенду одну, О том, как попала Медея В чужую злую страну. Иноземец, ее полюбивший, Увез Медею с собой. Сказал: «Ты будешь как дома В стране, где дом мой родной». Но были ей непонятны Здешние речь и молва. Для «хлеба», «воды» и «неба» У них другие слова. Им странны ее наряды, Обычаи, цвет волос. И часто косые взгляды Ей замечать довелось. О судьбе Медеи Рассказывает Еврипид. В хорах его слышен отзвук Давних злодейств и обид. Беспощадно она покарала Негостеприимный кров. И покрылись прахом забвенья Развалины городов. Минули тысячелетья, И распространился слух, Будто снова Медеи У нас появились вдруг. Средь антенн, заводов, трамваев Ожил древний навет — В двадцатом веке, в Берлине, В преддверье страшных лет. 1934 ПЕРЕЧИТЫВАЯ «ВРЕМЯ, КОГДА Я БЫЛ БОГАТ» Сладкий вкус собственности я почувствовал хорошо, и я рад, Что я его почувствовал. Гулять в своем парке, принимать гостей, Обсуждать строительные планы, как это делали до меня Другие люди моей профессии, — все это Мне нравилось, в чем и признаюсь. Но семи недель С меня хватило. Я ушел без сожаления или почти без сожаления. Когда я это писал, мне уже было трудно себя вспомнить. Ныне, Спрашивая себя, был ли бы я готов много лгать Ради того, чтобы сохранить эту собственность, Я знаю: много — нет. Поэтому я думаю — Ничего плохого не было в том, что я владел собственностью. Это было немало, но есть Нечто большее. КОГДА РАСПАЛИСЬ МЫ НА ТЫ И Я… Когда распались мы на Ты и Я, Расставив наши ложа Здесь и Там, Пришлось избрать простое слово нам, Чтоб значило: касаюсь я тебя. Казалось: что я словом сделать мог? Прикосновение незаменимо, Но все-таки «она» не так ранима, Хранима, словно отдана в залог. Отобрана, но все-таки и снова Сохранена, чужой не становясь, И остается не со мной — моей. Когда одни среди чужих людей Употребляли вскользь мы это слово, Мы знали — нерушима наша связь. ПЕСНЯ О СААРЕ Весь край от Мозеля по Неман Колючей проволокой сжат. За нею кровью истекает Германский пролетариат. Но от зверья Саар удержим, Саар удержим от зверья И новую начнем страницу С тринадцатого января. Царит зверье в земле Баварской, В земле Саксонской держит верх, Сегодня тяжко ранен Баден, Смертельно ранен Вюртемберг. Но от зверья Саар удержим, Саар удержим от зверья И новую начнем страницу С тринадцатого января. Стал в Пруссии постоем Геринг, Разбойник Тиссен занял Рейн, Они в Тюрингию и Гессен Суют нацистских главарей. Но от зверья Саар удержим, Саар удержим от зверья И новую начнем страницу С тринадцатого января. Те, кто Германию большую Ограбил, в клочья истерзал, Теперь протягивают лапы, Чтоб сцапать маленький Саар. Но от зверья Саар удержим, Саар удержим от зверья И новую начнем страницу С тринадцатого января. И разобьются эти звери О наш Саар своей башкой, Тогда, Германия, ты станешь Германией совсем иной. Так от зверья Саар удержим, Саар удержим от зверья И новую начнем страницу С тринадцатого января. |
