Дож (улыбаясь). Нам нужен повод.

Вирджиния. Ну как, я все правильно делала?

Людовико. По-моему, правильно.

Вирджиния. О чем ты думаешь?

Людовико. Да нет, ничего! Но зеленый футляр был бы, пожалуй, так же хорош.

Вирджиния. Мне кажется, что все очень довольны отцом.

Людовико. А мне кажется, что я начинаю кое-что понимать в науке.

Сагредо (смотрит в телескоп; вполголоса). Край зубчатый и шершавый. В темной части, вблизи светящегося края, светящиеся точки. Они выступают одна за другой. Свет растекается от них на все большие участки, и там он сливается с большой светящейся частью.

Галилей. Как ты объяснишь, что это за точки?

Сагредо. Этого не может быть.

Галилей. И все-таки есть. Это горы.

Сагредо. Горы на звезде?

Галилей. Огромные горы. Их вершины позолотило восходящее солнце, а вокруг на склонах еще ночь. Ты видишь, как свет, начиная с вершин, распространяется по долинам.

Сагредо. Но ведь это противоречит всему, что учит астрономия вот уже две тысячи лет.

Галилей. Именно так. Ты видишь то, чего не видел еще ни один человек, кроме меня. Ты второй.

Сагредо. Но Луна не может быть Землей с горами и долинами. Так же как Земля не может быть звездой.

Галилей. Нет, Луна может быть Землей с горами и долинами, и Земля может быть звездой. Это обычное небесное тело, одно из тысяч. Посмотри-ка еще раз. Кажется ли тебе затемненная часть Луны совсем темной?

Сагредо. Нет, теперь, когда я гляжу внимательно, я зижу там слабое, сероватое освещение.

Галилей. Откуда этот свет?

Сагредо.?

Галилей. Он от Земли.

Сагредо. Но ведь это бессмыслица. Как может светиться Земля с ее морями, лесами и горами, ведь Земля — холодное тело.

Галилей. Так же, как светится Луна. Потому что обе эти звезды освещены Солнцем, поэтому они и светятся. Луна для нас то же, что и мы для нее. И она видит нас то серпом, то полукругом, то полностью диском, то вовсе не видит.

Сагредо. Итак, значит, нет различия между Луной и Землей?

Галилей. Очевидно, нет.

Сагредо. Еще не прошло и десяти лет с тех пор, как в Риме сожгли человека. Его звали Джордано Бруно. Он утверждал то же самое.

Галилей. Конечно. А мы видим это. Продолжай смотреть в трубу, Сагредо. То, что ты видишь, означает, что нет различий между небом и землей. Сегодня десятое января тысяча шестьсот десятого года. Сегодня человечество заносит в летописи: небо отменено.

Сагредо. Это ужасно!

Галилей. Я открыл еще кое-что. И, пожалуй, нечто еще более удивительное.

Госпожа Сарти (входит). Господин куратор.

Куратор. Простите, что так поздно. Я был бы вам весьма обязан, если бы мог побеседовать с вами наедине.

Галилей. Господин Сагредо может слушать все, что слушаю я, господин Приули.

Куратор. Но, может быть, вам все же будет неприятно, если этот господин услышит, что именно произошло. К сожалению, это нечто совершенно, совершенно невероятное.

Галилей. Видите ли, господин Сагредо привык уже к тому, что там, где я, происходят невероятные вещи.

Куратор. А я боюсь, я боюсь. (Показывая на телескоп.) Вот она, диковинная штука. Можете ее выбросить. Все равно никакого толку от нее нет, абсолютно никакого.

Сагредо (беспокойно расхаживая по комнате). Почему?

Куратор. Знаете ли вы, что это ваше изобретение, которое вы назвали плодом семнадцатилетних изысканий, можно купить на любом перекрестке в Италии за несколько скуди? И притом изготовленное в Голландии. Именно сейчас в гавани выгружают с голландского корабля пятьсот подзорных труб!

Галилей. Да неужели?

Куратор. Я не понимаю вашего спокойствия, сударь.

Сагредо. А что, собственно, вас беспокоит? Вы лучше послушайте, как господин Галилей с помощью этого прибора за последние дни совершил величайшие открытия в мире звезд.

Галилей (смеясь). Можете поглядеть, Приули.

Куратор. Нет, с меня достаточно того открытия, которое сделал я, предоставив за эту чепуху господину Галилею удвоенное жалованье. А господа из Синьории так доверчиво полагали, что этот прибор обеспечит республике большие преимущества, потому что он якобы может быть изготовлен только здесь. Но ведь только по чистой случайности, заглядывая в него, они не заметили на ближайшем перекрестке семикратно увеличенного обыкновенного уличного торговца, который по дешевке продает точь-в-точь такие же трубы.

Сагредо. Дорогой господин Приули, может быть, я неправильно сужу о ценности этого прибора в торговле, но его ценность для философии так неизмерима, что…

Куратор. Для философии? Какое отношение имеет господин Галилей к философии? Ведь он же математик. Господин Галилей, в свое время вы изобрели для города очень приличный водяной насос. И ваше оросительное устройство все еще действует. Ткачи хвалят вашу машину. Как мог я ждать, что произойдет такое?

Галилей. Не спешите, Приули. Морские путешествия все еще очень продолжительны, опасны и дорого стоят. Нам не хватает своего рода точных часов на небе. Этакого путеводителя для навигации. Так вот у меня есть все основания считать, что с помощью этой подзорной трубы можно отчетливо наблюдать известные созвездия, которые совершают строго закономерные движения. Новые звездные карты могут сэкономить в мореплавании миллионы скуди, понимаете, Приули?

Куратор. Оставьте! Я уже достаточно вас слушал. В благодарность за мое дружелюбие вы сделали меня посмешищем всего города. Потомство будет помнить обо мне как о кураторе, который попался на ничего не стоящей подзорной трубе. У вас есть все основания смеяться. Вы получили свои пятьсот скуди. Но я могу вам сказать — и говорю это как честный человек, — мне опротивел этот мир. (Уходит, громко хлопнув дверью.)

Галилей. В гневе он даже симпатичен. Ты слышал: ему противен мир, в котором нет выгодных дел. Сагредо. А ты знал об этих голландских приборах?

Галилей. Разумеется, хотя только по слухам. Но для этих простаков в Синьории я создал вдвое лучший прибор. Как мне работать, если судебный исполнитель торчит в доме? И для Вирджинии скоро понадобится приданое. Она ведь не очень умна. К тому же я охотно покупаю книги, и не только по физике, и люблю прилично поесть. Хорошая пища возбуждает самые удачные мысли. Поганое, время! Мне платят меньше, чем возчику, который возит винные бочки. Четыре вязанки дров за две лекции по математике. Теперь я вырвал у них пятьсот скуди, но все еще не выплатил всех долгов, иные уже двадцатилетней давности. Мне бы выкроить пять лет, чтобы исследовать, и я бы доказал все! Постой, я покажу тебе еще кое-что.

Сагредо (не решается подойти к телескопу). Послушай, Галилей, мне страшно.

Галилей. Я покажу тебе сейчас одну из молочно-белых блестящих туманностей Млечного пути. Ты знаешь, из чего она состоит?