С этого момента Ученик миродержцев ехал верхом на чарге и тряску на спине тарандра вспоминал, как страшный сон. Иногда он сажал впереди себя Тимай; нести двоих Эанне было пока тяжеловато, так что через пару часов такой езды чарга упрямо останавливалась и, припав на передние лапы, начинала урчать и жаловаться. Тогда девчушка пересаживалась на тарандра или же, если караван двигался медленно, Кангасск спешивался и шел рядом, положив ладонь на холку чарги. Иначе никак: смирная и послушная рядом со своим хозяином, Эанна совершенно дичала в его отсутствие. Стоило отойти ненадолго, как она уже, рыча и поднимая шерсть на загривке дыбом, не подпускала к себе никого.
…Кангасск быстро научился понимать ее без слов. К примеру, взгляд, полный вселенской печали, означал, что котенка следует отпустить на охоту. Возвращалась Эанна неизменно сытая и довольная. От нее пахло кровью и мокрой шерстью, а рыжая шкура по обыкновению оказывалась заляпана свежей грязью, точно одёжка непоседливого ребенка.
«Все дети одинаковые,» — заметил однажды Керто Харадин, грустно улыбнувшись.
С неизменным терпением пожилой амбасиат каждый раз пытался завоевать доверие строптивой чарги. Все было безуспешно, конечно же: фырканье и рычание в награду за все труды. Но Керто лишь посмеивался над собой и кивал Кангасску. О даре Ученика он больше не упомянул ни разу. Зачем? Они уже друг друга прекрасно поняли — нет нужды трогать эту тему снова. Тем не менее, каждое слово, каждый жест выдавали Керто… Он был внимателен, отзывчив — видимо, то обстоятельство, что при всем желании, он ничем не может помочь Кангасску, не давало ему покоя. Кан искренне ценил заботу, конечно же. Но его проблем Керто разрешить действительно не мог.
…Как не хватало сейчас Учителя… Влады… Ее слова, ее взгляда, да хотя бы просто ее присутствия… Да и суровый непреклонный Серег тоже разрешил бы все вопросы одним махом… Или молодой — к моменту ухода, двадцатитрехлетний — Макс Милиан, не по годам мудрый парень, сказал бы что-нибудь дельное. Но они ушли. Оставив полный загадок Омнис; письма, стихи, книги… и светлую память — клеймо Ффара на душе последнего Ученика…
Дни шли… Старая дорога выбралась из болот — и вскоре вдали показался разрушенный Кириак. Само поселение давно разнесли по камешку, но небольшой, ощетинившийся сосновыми кольями форт, что помнил Максимилиана и финал семилетней войны, был цел. В пустых бойницах, точно в глазницах черепа, дремала тьма, а сквозь трещину, раскроившую стену надвое, сочился алый закатный свет.
Даже для Кангасска маленькая гордая крепость значила много, а уж люди воевавшие и вовсе остановили тарандров и, спешившись, склонили головы в память о последнем миродержце… великом полководце, поэте и человеке, имя которому — Макс Милиан Ворон.
Никогда еще Кангасску не доводилось слышать столько военных сказаний, как в этот вечер, под стенами кириакской крепости… Какие слова, горькие и искренние, звучали над пламенем костра! И как блестели глаза говоривших — словно в них стояли слезы.
И кто-то сказал: «Ты их наследник, Дэлэмэр. Ты наша надежда…» У Кангасска сердце дрогнуло, когда он это услышал, и тяжелое предчувствие вновь дало о себе знать… Что-то должно было случиться в ближайшее время. Неминуемо. Но сейчас, даже чувствуя всю тяжесть ответственности, что камнем легла на плечи, Кангасск уже не допускал мысли: «Я не готов»… Так бутон назарина не имеет права на сомнения — он должен цвести, стоит появиться первому лучу солнца: он задуман для этого, создан для этого, и выбора у него нет…
Путь от развалин Кириака до Нави занял еще четыре дня: смешно сказать, но дороги туда не было вообще. Потому и получилось так долго. Но удача хранила маленький караван, и затянувшееся путешествие никому не было в тягость. Особо суеверные (среди простых вояк, лишенных подсвеченных амбассой талантов, магической защиты и природного иммунитета Марнсов, таких полно) даже начали поговаривать о том, что удачу приносит Ученик миродержцев. Кан лишь горько смеялся над этим…
— …Мы будем в Нави на закате, — задумчиво сказала Кангасску Тимай.
Она сейчас ехала верхом на чарге, а Кан, по обыкновению, шел рядом. Не по годам серьезная и рассудительная, как все, кто зовет Марнадраккар своей родиной… и очень милая, несмотря на болезненную бледность лица: дань постоянной охоте на детей тьмы и подтачивающему силы кашлю. В ее глазах отражалось спокойствие бывалого воина и печаль, которую Кангасск сам до конца не понимал.
Тимай часто говорила с ним, но больше любила слушать. Возможно, впервые в жизни Кан чувствовал, что ему тоже есть что рассказать. Ему, проспавшему войну и шесть тяжелых лет послевоенного мира!.. Ему, увидевшему собственную дочь уже взрослой и знающему о ее детстве лишь из писем Макса!.. Ему — было что рассказать…
Когда закончились истории из жизни, подаренные кратким временем Ученичества, Кангасск, удивляясь самому себе, пустился в рассказы об иных мирах. Сигиллан, Саренга… и многие, многие другие. Они всплывали в памяти один за другим. Увиденные за тринадцать лет странного сна. Однажды, в силу своей доверчивости, Кан рассказал Тимай и про мир-первоисточник. Он и представить не мог, какой это произведет эффект… наверное, признайся он девчушке в любви и пообещай ей половину Омниса в подарок, восторг был бы меньше… Смутившись, Кангасск отвел взгляд — и увидел шагающего рядом Немаана: в глазах того тоже был восторг, но иного рода — как если бы к этому сильному чувству примешали что-нибудь не вполне достойное: жадность или коварство. Но это быстро прошло, и маг, рассмеявшись, шепнул Кангасску на ухо: «Осторожнее, Кан. Она и так уже пойдет за тобой на край света!» — и, крепко хлопнув друга по плечу, прибавил шагу; пару секунд спустя он уже беспечно болтал о чем-то с Киртом.
Странная печаль в глазах… «О Небеса… — вздохнул Ученик. — Не надо…»
Проницательность иллюзиониста Кангасска неприятно удивляла каждый раз. Этот знаток людских душ частенько бесцеремонно открывал чужие тайны и совершенно не понимал намеков на то, что этого делать не стоит.
«Она воин, хоть и кроха такая, — заметил Немаан вечером того дня, ни с того ни с сего. — Такие в бой идут с именем любимого на устах. А тебе она ничего не скажет…»
Спокойствие и печаль… Потому что этот день пути — последний…
— Рассказать тебе что-нибудь, Тимай? — ласково спросил Кангасск. Вечно быть причиной чужой грусти… таков удел последнего сына Сайнара, клявшегося в свое время ни за что не повторять пути отца.
— Нет, не надо, Кан, — покачала головой Тимай. Во всем караване Ученика Миродержцев звали так только она и Немаан. — Почему-то сейчас не хочется историй… хотя потом я буду жалеть об этом: тебя очень интересно слушать… Но лучше скажи, что ты будешь делать дальше? Останешься в Нави? Или пойдешь с караваном обратно?
— Честно говоря, не знаю, — Кангасск виновато улыбнулся и пожал плечами. — А ты?
— Я? — грустная Тимай улыбнулась. Не сказать, что улыбка вышла веселой, но глаза хрупкой девушки озарил едва уловимый внутренний свет. — Для начала я отведаю цветочного меда. А там видно будет.
— Цветочного меда? — с удивлением переспросил Ученик.
— Да, — бодро отозвалась Тимай. — Это традиция гильдии Астраха: угощать медом тех, кто прошел новый маршрут впервые. И тех, кто встретил пришедших. Будет праздник.
— Праздник? — сдержанно рассмеялся Кангасск.
— Ага. Потому к тебе просьба: не исчезай до конца праздника. Обещаешь?
— Обещаю.
Произнося это, Кангасск себя прямо-таки ненавидел. И отца заодно… А потом перед мысленным взором предстала безлунная ночь, где в дрожащем тумане мерцали десятки красных голодных глаз, и — хрупкая фигурка с коротким мечом, одна против всех… Хриплый, срывающийся голос, далекий, как эхо, прокричал в кишащую тварями тьму: «Кангааааск!!!»… и все пропало.
