Напиться. Умыть усталые лица, покусанные северным морозом. Наполнить фляги. Напоить раненого зверя. Вода — это жизнь. И надежда.
— Мы дойдем, Занна, — поднявшись с колен, пообещал Кангасск. Музыка багрового арена, чужая и дикая, с непривычки туманила разум, и слова звучали невнятным шепотом.
— Дойдем, — уверенно отозвалась Илианн.
Чтобы облегчить шаг Эа, которая слабела с каждым днем, Кангасск выбросил почти всю поклажу еще в начале пути, оставив лишь свою походную сумку, которую нес теперь на плече. Теплое одеяло, запасная одежда, походный котелок и прочее — к чему уже это все: Страннику и наррату вся пустыня — дом. Где бы Кан со своими спутниками ни останавливался на привал, он открывал колодец. Если нужна была посуда, то горсти арена, обращенного во второй или третий аспект, хватало на пару мисок для воды и еды. Заставляя петь чужой арен, Кангасск чувствовал следы жизни, навеки уснувшей в нем, и заставлял песок течь, поднимая их на поверхность. То были коричневые растения, привыкшие цвести в глубине пустыни, не видя света, сочные и сахарные; то были животные, не знакомые жителям Омниса, что, впрочем, нисколько не портило вкус их мяса.
Еды хватало. Кан сумел бы накормить щедрыми дарами пустыни даже чаргу, но Эа отказывалась от еды, зато каждый раз жадно припадала к воде. Жажда, бесконечная жажда мучает каждого отравленного…
Покидая стоянку, Кангасск возвращал пустыне всё. Стеклянный колодец, монолитные утварь и убежище — все развеивал в изначальный первый аспект. Так поступали Странники и нарраты с начала времен, до тех самых пор, пока Макс Милиан не приказал поднять из арена монолитный город Дойр-Кандил, что и ныне возвышается над песками Кулдагана.
…Если, спасаясь от погони, ты ушел в Провал и опередил противника на шаг, тебе повезло: у тебя есть в запасе час, а то и день. На два шага, на три — еще лучше… Но вечности в запасе у тебя не будет никогда, и рано или поздно твое время истечет.
Кангасск часто думал об этом… Вспоминая Провал, Немаан-стиг не врал о пережитом: да, он провел в этом мире целую вечность; да, он воевал в нем; да, он ненавидит его как стиг и как человек, на которого он стал так похож. И — да, он зарекся возвращаться сюда. Но вряд ли это его остановит. Значит, стиг придет. Если успеет, конечно. Но Ученик смотрел на Занну и Кангасси, устало бредущих по песку, что заставляет ноги вязнуть на каждом шагу, тратить лишние силы; смотрел на чаргу, от которой осталась лишь тень былой Эа… и на себя взглянул, отразившегося в темной провальной воде колодца, на себя, выглядящего не на бессмертные тридцать три года, а на все смертные сорок… О, он успеет…
Четвертый день пути подходил к концу. Странно говорить о смене дней в багровом мире, где даже солнце замерло в небесах, странно… Кангасск измерял дни собственной усталостью, больше и нечем было. И, похоже, каждый следующий «день» становился короче предыдущего… Кан устал и душой, и телом. Если бы он просто шел по родному Кулдагану, как вольный наррат, живущий одной лишь музыкой арена… разве устал бы он так? Без Триады, два обсидиана которой, объединившись, противостояли последнему, без устали споря с ним; без необходимости вкладывать под конец «дня» последние силы в пробуждение чужого, багрового арена, чей вечный сон подобен смерти; без угрозы за спиной; и без трех своих спутниц, сил у которых осталось еще меньше, чем у него.
Впрочем… не будь их, Кангасск и не пришел бы сюда, и не бежал бы от судьбы.
На плечах Ученик нес уставшую Кангасси; под конец дня он всегда сажал девочку на плечи, и та дремала, убаюканная его мерным шагом. Занна шла по правую руку от Дэлэмэра, опустив голову и отрешенно глядя себе под ноги.
Она не жаловалась, а Кан с тоской подумал, что могучий Алх Айеферн легко подхватил бы на руки и ее, и шел бы куда бодрее Ученика, несущего на плечах лишь маленькую девочку. Это правда, силачом последний Ученик никогда не был… да и Зига тоже… И сейчас, неся на плечах Кангасси и взяв на руки Занну, далеко бы не ушел: эдакой бравады ему, уставшему, хватило бы шагов на тридцать.
Следом за людьми с трудом поспевала ослабевшая чарга. Могучий зверь, раньше с легкостью поднимавший троих человек, теперь с трудом держался на собственных лапах. Рана на плече распухла, поднявшись пузырем под свалявшейся рыжей шерстью: тело пыталось отвергнуть зазубренный стальной наконечник злосчастной стрелы.
…Сердце дернулось. И сжалось болезненно…
— Кан, почему ты остановился? — встревожилась Занна. — Нам еще столько нужно пройти…
Кангасск тем временем уже осторожно разбудил девочку и спустил ее на песок. Он смотрел на чаргу; Эа сильно отстала от людей и, казалось, вымучивала сейчас каждый шаг. Кан закусил губу; помедлив мгновение, он сорвался с места и побежал навстречу Эа, бессмысленно расточая силы. Мог пройти эти два десятка шагов, не изменилось бы ничего.
Чарга подняла на подбежавшего хозяина взгляд, полный боли и какой-то глухой, безнадежной тоски…
Эа рухнула на песок, подняв в воздух облачко пыли; так и не сумела сделать последнего шага. И взгляд ее стал искренне виноватым; хотя в чем ей винить себя, когда хозяин сознательно пожертвовал ею в тот день; когда отравленные стрелы — и те словила она вместо него.
…Как легко забыть о том, что чарги — разумный народ, сродни человечьему, — когда они не говорят. И о том, что Эа в человечьем облике выглядела бы девчушкой едва ли старше Милии Дэлэмэр, — когда такая чарга стоит нескольких воинов в бою… Давно Кангасск об этом не вспоминал.
Опустившись на одно колено, он ласково провел ладонью по широкому лбу своего зверя и сотворил исследующее заклинание.
— Паралич, — сказал Дэлэмэр подошедшей Занне. Кангасси сразбегу плюхнулась на песок и обняла неподвижную чаргу за шею; ни звука, ни слова… но Ученик знал, что молчаливая девочка плачет сейчас, и детские слезы впитывает чаржий мех.
— Нужно вскрыть этот нарыв на ее плече, Кан, — сокрушенно произнесла Занна, склонившись над Эа.
— Я собирался сделать это сегодня и сделаю, — безрадостно отозвался Дэлэмэр. — Только не поможет: яд действует с того времени, как попал в кровь. Человек сразу свалился бы замертво. А чарга… она ведь еще долго держалась.
— Что теперь будет?
— Если паралич не затронет сердце и мышцы, участвующие в дыхании, Эа может и справиться с ядом.
— Даже если так… — голос Занны дрогнул. Прежде чем продолжить, она окинула долгим взглядом неподвижное чужое небо. — Даже если так, это время, которого у нас нет.
Взгляды их встретились, и Ученик отвел глаза первым. Как молчит гадальщик о том, что может нарушить баланс судьбы, будучи сказано, так и он должен молчать — о времени, о мыслях, одна другой мрачнее, обо всем, что способно отнять последние силы и последнюю надежду, прозвучав сейчас.
— Я не знаю, сколько часов, дней или недель у нас в запасе, — несмотря на данный себе запрет, Кан постарался ответить предельно честно. — Я не могу читать судьбу стига, как и твою, закрытую от всех, не могу. Или он уже здесь, или я опасаюсь зря… кто знает. Сложно сказать, какое решение будет правильным. Я решил так: сегодня мы устроимся на отдых раньше.
Решил. И Занна не стала спорить. Тем лучше: он слишком устал для споров.
Колодец, монолитное укрытие; вода провальной пустыни в стеклянной чаше; и — монолитный скальпель с остро отточенным краем… Почти четырнадцать лет назад, работая в лаборатории под руководством Ориона, сына звезд, Кангасск и не подумал бы, что когда-нибудь попытается провести операцию сам: он лишь смотрел на виртуозное мастерство своего друга и наставника, чьи руки творили чудеса и без магии; чудесные руки, способные и покрыть тончайшей вышивкой ткань, и сшить шелковой нитью живую плоть… И теперь, помня свой недолгий научный опыт, Кан выбрал не острие боевого ножа, а скальпель: арен послушно сложил нужную форму…
