Днем же Кангасск просто сидел, погрузившись в ожидание; лишь изредка отвлекался перекусить или размяться.

Внимание зевак (а их было немало) Кангасска не трогало совершенно. Занну же — злило. «Ты уйдешь, — в гневе сжав кулаки, прошептала она, глядя за окно на третий день, — а мне еще жить здесь! И терпеть насмешки и сплетни…» Но, тем не менее, из дому Занна за эти три дня не сделала ни шагу. И дочери не позволила.

Кан горько усмехался, порой сравнивая ветхий домишко с осажденной крепостью. И, прождав очередной день, надеялся на следующий… ему казалось, он сможет ждать долго…

А на следующий день — четвертый — пошел дождь. Часов пять он шел, не меньше; холодный и злой. Кангасск покорно мок, сидя на своем камне и переглядываясь с чаргой, благоразумно укрывшейся под крыльцом дома. Естественно, вымок он до нитки. А мысли к последнему часу уже полнились запахом горячего молока, уютным похрустыванием дров в очаге, мечтами о том, что, может быть, сейчас дверь откроется и его пригласят войти в дом… Все-таки ожидание подточило его силы за эти дни, — дождь просто развеял остатки иллюзий, — и теперь Кан ощущал, как в душу крадучись, точно паучок, разведывающий место для ловчей сети, пробирается безнадежная тоска. И в своем предчувствии, — что дальше будет только хуже, — Ученик оказался прав: ночью ударил мороз, да такой суровый, что впору вспомнить зиму.

Он прихватил тонким ледком все лужи… и — одежду, не успевшую просохнуть. Теплые Лихты, которые Кан распихал по карманам, не дали ему замерзнуть насмерть, конечно же. Но согреться ими полностью он бы при всем желании не сумел. В помещении, сложи там кто с десяток Южных Лихтов горкой, было бы жарко, а так — ветер съест тепло быстрее, чем оно успеет накопиться. Сапоги высушил; сам согрелся немного — и на том спасибо.

В довершение девяти бессонных часов на жестоком холоде, с неба, хрусткий, как крупа, посыпался град… Тогда Кангасск опустился на камень и невесело, безнадежно засмеялся, закрыв лицо руками…

И был еще морозный день. И морозная ночь. И лишь следующее утро порадовало теплым рассветом. Правда, встать у Кана получилось не сразу.

Сначала он и не понял толком, что произошло. Почему нет сил; почему его всего трясет… Почему, наконец, он уснул — ведь не собирался спать в такой холод… Мучительный грудной кашель, заставивший Кангасска болезненно согнуться, развеял последние сомнения… «Кулдаганец!.. хотел потягаться с северным холодом… — укорил себя Ученик. — Что ж, похоже, ты проиграл».

Одеяло, на котором Кангасск сидел, промерзло насквозь. Плащ — тоже. Последние Лихты еще тлели в карманах и под курткой, но вскоре нужно будет зажечь новые… а больной маг — это примерно то же, что маг раненый: он почти беспомощен.

Некоторое время Ученик в странной, равнодушной задумчивости смотрел по сторонам. Над ним во всей красе сияло утреннее небо, по-весеннему ласковое, с кудрявыми облачками, плывущими вдали, подобно праздничным кораблям…

Он ловил хмурые взгляды файзулов, взиравших на него с каким-то странным пониманием. Эти люди больше всего уважают две вещи — смерть и выбор. Так что в данном случае помощи у них просить бесполезно. Впрочем, Кан и не собирался.

Оглядевшись в последний раз и пожалев, что рядом нет Эанны, Ученик опустил голову: держать ее стало тяжело. Жар терзал Кангасска нещадно, силы таяли, неумолимо хотелось пить… и время, отпущенное на то, чтобы в здравом уме принять единственное верное решение — снять комнату в таверне и хотя бы отлежаться в тепле — уходило по капельке, медленно, но неотвратимо. Возможно, через час-другой сил встать и пройти сотню шагов уже не будет.

Вот и финал… день пятый — и ничего уже не важно…

Кан уже начал проваливаться в какой-то мутный, бредовый сон, когда кто-то коснулся его плеча, боязливо так, осторожно. И, выждав с минуту, уже более решительно потряс его за рукав.

«Занна…» — мелькнула мысль; мимолетная и яркая, как метеор, она быстро погасла. Заставив себя разлепить веки и поднять голову, ставшую вдруг такой тяжелой, Кангасск встретился взглядом с девочкой. Закутанная в мамину шаль, дочурка Занны смотрела на него с жалостью, той искренней и бескорыстной жалостью к незнакомцу, на которую способны только маленькие дети и святые старцы.

— Привет, — сказал Кан, вымучив улыбку.

Девочка молча кивнула, протягивая Дэлэмэру пухлую флягу. И опять — ни слова.

Кан открутил крышку, поднес горлышко фляги к носу, вдохнул терпкий запах… Назариновая настойка, она, без всякого сомнения. Первая помощь тому, кто ослаб или заболел. Мерное дыхание морских волн, сотня встреченных закатов и восходов, песни южного ветра и огромная воля к жизни, даже больше, чем у северного первоцвета, — вот, что такое назарин. И, учитывая, что эта настойка проделала путешествие через полконтинента, чтобы попасть сюда, подарок Кану девчушка сделала царский: Занна вряд ли одобрит подобное расточительство.

Глоток крепкой настойки обжег горло, заставив Кангасска сорваться на кашель, горячим солнышком вспыхнул где-то в районе желудка… А потом осталось лишь блаженно закрыть глаза, чувствуя, как мягкими волнами расходится по телу тепло, как унимается дрожь, как дышать становится легче… Конечно, этого мало для выздоровления; не помешало бы еще провести несколько дней в тепле, с горячим травяным чаем за завтраком, обедом и ужином и спокойным сном. Назарин не добавляет сил сам по себе — он лишь открывает неприкосновенный запас, который есть у каждого, и позволяет зачерпнуть из него.

— Спасибо! — сердечно поблагодарил Кангасск девочку и протянул ей флягу. Но та выставила вперед обе ладошки и замотала головой, ясно показывая, что оставляет настойку Дэлэмэру.

— Тебя зовут Кангасси? — спросил он.

Снова лишь молчаливый кивок.

— Приятно познакомиться… — произнес Кан, стараясь не хрипеть; сейчас это давалось куда легче. И добавил: — А я Кангасск.

Ответом ему был доверчивый и радостный взгляд. «Жаль, что ты не можешь говорить,» — подумал Кан с легкой грустью. Вслух же спросил:

— Сколько тебе лет?

На этот раз Кангасси произнесла что-то, беззвучно, одними губами, но, видя, что собеседник ее не понимает, показала открытую ладошку: пять пальцев — пять лет…

Ветерок. Сырой, теплый, с запахом талого снега, он принес в мотив прозрачного утреннего сна таммарский танец и вихрь диадемовых лепестков. Занна проснулась с улыбкой, впервые за много лет. Однако, стоило ей осознать, что весенним воздухом сквозит из приоткрытой двери, а дочери нет в доме, как улыбка исчезла и светлая радость уступила место страху. «Он забрал ее!» — мелькнула мысль, бредовая, глупая, но оттого не менее жуткая. Вскочив с постели, Занна метнулась к окну: Кангасси была во дворе — хвала Небесам! — и Дэлэмэр о чем-то говорил с ней.

Страх не оставил в душе места ни сомнениям, ни пониманию. Разницы между маленькой худощавой Занной и дикой чаргой, возомнившей, что у нее хотят забрать ребенка, в данный момент почти не было…

Дверь неприступной крепости распахнулась настежь, громко хлопнув о стену. И Ученик встал навстречу той, кого ждал все эти дни: Занна, в тонком халатике, обутая в мохнатые файзульские сапожищи, решительно направилась к нему. Кангасси, увидев маму в дурном расположении духа, испуганно вздрогнула и с надеждой посмотрела на Дэлэмэра. Тот кивнул девочке и вновь обратил взгляд к Занне. Спокойный, терпеливый взгляд.

— Быстро в дом… — на удивление сдержанно, но строго велела Занна дочери. — И закрой дверь.