— Ясно, — кивнул Кангасск, нахмурившись.
…Вереница воспоминаний юности пронеслась у него перед мысленным взором… то время, когда Флавус Бриан мечтал о тайнах Кулдагана и неизвестных землях за пределами карты. Мечтал о том, что в свете Охотничьей карьеры выглядело просто невероятно.
Возможно, тоска по несбывшейся мечте жива до сих пор, и именно она заставила командира ивенского ополчения ограничить свой мир пределами одного города.
Противоречивое существо человек…
— А Сильвия? — спросил Ученик у Гравианны.
— Не знаю, не спрашивала, — пожала плечами Сорока. — Но, думаю, решила не оставлять брата одного… Я не очень-то люблю ее, да и она меня, — поделилась Грави, — но брата она любит, в этом ей не откажешь. Всегда восхищаюсь тем, какие они дружные.
— …Знаешь что? — Кангасск лукаво подмигнул девушке.
— Что? — разом вернув свою обычную манеру разговаривать, отозвалась та.
— Не грусти, — улыбнулся Ученик, протянув левую руку и коснувшись кончиками пальцев локтя Гравианны. — Вытащим за пределы Ивена твоего Флавуса. Лично постараюсь, когда улажу кое-какие дела… припомню ему кулдаганские тайны!
— Какие такие тайны? — полюбопытствовала Сорока.
— Долгая история, — Кан беззаботно хмыкнул; этого вопроса он ждал. — Но расскажу…
Он надеялся просто поднять спутнице настроение и немного скоротать дорогу, но, глядя в ее удивленные, широко распахнутые глаза, постепенно осознал, что тот Флавус, о котором он сейчас рассказывает, — для Гравианны такая же тайна, как земли за пределами гор Фумо…
Должно быть, Флавус и Грави встретились после войны, или же у сурового ивенского командира были причины не рассказывать о своем прошлом. О юности, о детстве. И не мечтать так открыто, как он осмеливался мечтать при Кангасске…
Рассказ же о том, что такое звезда в представлении Флавуса, и вовсе поверг Сороку в легкий шок.
Она ни единым словом не выдала этого: Кан просто почувствовал. И понял, что своими историями невольно изменил что-то. К лучшему…
…Эти двое — Флавус и Гравианна — вскоре увидятся вновь. Это будет совершенно иная встреча. Возможно, именно такой встречи — сердечной и искренней, не прикрытой дружескими шутками и актерством — каждый раз ждал Флавус Бриан. И, возможно, именно то, что сейчас рассказал Кан, мечтала открыть в прожженном ветеране Гравианна Изос.
— …Я помогу тебе найти твоего Немаана, — сказала Сорока вечером, когда караван устраивался на ночлег.
— Спасибо, — сказал Кан. И на этот раз решил не отказываться от помощи: Гравианну в данный момент это просто обидело бы…
Дорога в компании торговцев и празднично настроенных ивенцев действительно показалась короткой. И прошла на редкость спокойно.
Дух веселья царил вокруг, делая ярче даже хмурые краски неба и монотонную холмистую пустошь. Порой Кан настолько растворялся во всеобщем настроении, что забывал, чего ради на самом деле едет в Коссель. Забывал, что ждет его там, в отличие от этих людей, не праздник, а темное и странное дело, которое еще непонятно чем обернется. Кангасск просто жил… замечая каждый поворот дороги, запоминая каждое лицо, каждое имя… впервые он мог похвастаться тем, что знал по именам всех, кто разделил с ним этот недолгий путь. Знал, а потому чувствовал себя здесь своим, не в пример большинству собственных предыдущих путешествий.
Небывалый настрой не покинул Ученика и в самом Косселе. Караван Сороки успел как раз к началу праздника…
Этот коридор никогда не освещался. Никогда. Он был прямым, как стрела, и не очень длинным, а в конце его отрывистой линией, очерченной проникшим в щели светом, виделся контур низкой двери, что вела к лестнице на сцену малого коссельского театра.
Печатая шаг по сырому полу и попутно сравнивая мрачный коридор с окопом, доверху залитым чернилами, Немаан Ренн с какой-то безнадежной мечтательностью подумал о простом белом Лихте, который можно, даже будучи новичком в магии, сотворить безмолвно в открытых ладонях и подвесить в воздухе над головой, чтобы он освещал тебе путь.
Непроглядная тьма, такая как здесь, способна порой вызвать искажение чувства времени и пространства. Как сейчас…
Немаан поддался этой иллюзии, он сомкнул ладони, словно готовясь сотворить простенький магический мотив Лихта. Но тут же переменился в лице, почувствовав тяжесть незримых браслетов на своих запястьях: каждый раз, стоило хотя бы помыслить о применении магии, они давали о себе знать. Вечные, неспящие сторожа.
Ренн остановился у двери. С улицы тянуло сквозняком: сцена малого коссельского театра, на которой позволено выступать бродячим артистам, открывается прямо на северную городскую площадь. У сквозняка был весенний запах — запах отяжелевшего от влаги, ноздреватого снега. Вечер выдался теплый, и это был первый вечер в году, когда весна ясно заявила о себе. Зима еще поспорит с ней, но лишь потому, что не привыкла уступать без боя.
В темное царство коридора робко проникали уличные звуки. Судя по ним, основная часть празднующих уже переместилась в центр города, изрядно устав от великого множества пьес, разыгранных сегодня. Что ж, выступать последним всегда тяжело, а кто говорил, что будет просто? И когда в последний раз было просто?..
Немаан Ренн был торжественно спокоен. Пусть зрителей будет сотня, десяток, один или ни одного, это не имеет никакого значения. Можно сказать, сегодня у Немаана был собственный праздник: впервые за долгие годы он собирался сыграть что-то для самого себя. Как четырнадцать лет назад, до того самого дня, когда он получил эти браслеты… К слову сказать, это приезд последнего Ученика миродержцев, о котором все только и говорят, подсказал Немаану такую идею.
Ренн всегда вживался в роль, не мог иначе. Будучи предводителем разбойников, будучи бродягой-актером — всегда… И сейчас, сыграв самого себя, собирался вспомнить, как все было раньше.
Немаан толкнул перед собой дверь и на миг зажмурился от света Лихтов, развешанных над сценой. Ученики уже ждали его, своего наставника. Они были столь молоды, что Немаан чувствовал себя стариком рядом с ними. Самой младшей из всех семерых, Велли, было восемь лет: эта кроха приходилась Немаану приемной дочерью и в его скромном театре отвечала за иллюзии. Тут Немаан Ренн мог, пожалуй, гордиться собой: не в силах использовать магию сам, он все же сумел научить этому другого человека — мало кому под это под силу… правда, такому таланту, как Веллли, место не в бродячем театре…
— Ну что? — ехидно и весело ухмыльнулся Немаан, окинув взглядом свою маленькую актерскую команду. — Сыграем?
— Сыграем! — хором отозвалась молодежь.
Это был своего рода ритуал, сродни тем, что бытовали во время войны среди воинов и помогали поднять боевой дух. А боевой дух и для артиста значит немало. Как и смелость: далеко не каждый бродячий спектакль встречают на ура. А порой итог бывает таким, что приходится приложить немалые усилия воли, чтобы не опустить руки, не отчаяться и не возненавидеть людей.
Спустя минуту, Немаан объявил немногим собравшимся зрителям:
— Буду краток: пьеса эта обо мне, Кангасске Дэлэмэре и миродержцах.
И, прежде, чем присутствующие успели переварить столь дерзкую фразу, представление началось.
…Парней, игравших разбойников, было всего двое, но, благодаря иллюзиям Велли, из них получилась целая армия, даром что полупрозрачная и нечеткая, как обрывки воспоминаний. А Нэйа и Таэр, игравшие Владу и Серега и в жизни не сотворившие даже Лихта, выглядели у Велли настоящими магами.
И, наконец, Немаан Ренн, игравший сам себя, предстал перед всеми в том же иллюзорном облике, что так поразил юного Кангасска много лет назад…
