— Ну, вот и замечательно, — произнес молодой человек, и черты лица его вновь смягчились. — А я Александр.

Взяв ее руку в свою, он к огромному удивлению девушки коснулся губами тыльной стороны ее ладони.

— Мне всегда казалось странным пожимать руку женщине, — заметил Александр, прочтя в ее глазах недоумение.

Девушка улыбнулась, не в силах удержаться от злорадной мысли. Если бы она сегодня надела свои мохеровые перчатки, он бы еще долго отплевывался от шерсти.

Внезапно Мира заметила, что ее нового знакомого что‑то встревожило. Александр внимательно смотрел куда‑то поверх ее головы.

Только теперь Мира обратила внимание на то, что он выше ее по крайней мере на полголовы. Этим могли похвастаться немногие мужчины. Прикинув свой рост и высоту каблуков, она пришла к выводу, что в нем не меньше метра девяносто.

Девушка обернулась. По кладбищу шла похоронная процессия. Она была пока еще далеко, но наверняка должна была пройти мимо. Полторы дюжины людей в трауре, гроб, священник, затянувший заунывное песнопение. Все как обычно. Грустно, печально. И все же…

Вновь взглянув на Александра, Мира заметила, что тревога на его лице сменилась ужасом. В карих глазах затаился смертельный страх, безудержно рвущийся наружу.

— Мне надо идти, — быстро произнес он и рванулся к воротам.

Мира отстранилась, чтобы пропустить его, но лед под ногами, покрытый слоем талой воды, подвел ее. Чувствуя, что падает, девушка вскрикнула и взмахнула руками в поисках опоры. Она машинально ухватилась за Александра, но не смогла устоять на ногах и потянула его за собой. Более того, молодой человек оказался внизу, смягчив Мире падение. Девушка поднялась с земли с такой быстротой, как если бы оказалась на раскаленных углях.

Александр так и остался лежать на земле. Он был очень бледен, а лицо исказила гримаса боли.

— Ушиблись? Сильно? — спросила Мира, явственно ощущая, что задает самые глупые вопросы, какие только можно представить.

— Нет, порядок, — быстро ответил Александр, вот только она почему‑то в это не поверила.

— Простите, я не нарочно, — проговорила Мира, помогая ему подняться.

— Я сам виноват, — ответил Александр, вставая.

Складки на лбу разгладились, и лицо его вновь приобрело спокойное выражение, но Мира все еще ощущала в нем какую‑то напряженность.

— Пойдемте!

Не дожидаясь ответа со стороны девушки, Александр вышел за ограду, все еще держа Миру за руку и тем самым увлекая ее за собой. Он повел ее между могил, старательно обходя траурную процессию.

Его ладонь была мягкой и теплой, а прикосновение очень приятным. Мирой вскоре, однако, овладело смущение и она попыталась убрать руку, но не тут‑то было: Александр крепко держал ее.

Мире стало очень не по себе.

— Отпустите мою руку, — попросила она, стараясь говорить как можно тверже. К этому времени они уже дошли до кладбищенских ворот. Мира догадывалась, что ее слова не произведут на Александра ни малейшего впечатления.

Но она ошибалась.

— Конечно, — произнес он, выпуская руку девушки.

За воротами была припаркована белая иномарка, очевидно, принадлежащая Александру.

— Вас подвезти? — предложил он.

— Нет, спасибо, — Мира слишком хорошо знала, что бывает с хорошими девочками, садящимися в машины к незнакомцам. — До свиданья! — поспешно попрощалась она.

— Увидимся, Мира, — ответил Александр, подарив ей теплую улыбку, и сел в машину.

Девушка поспешила к автобусной остановке села в маршрутную ГАЗель. Заняв место в кабине, она оплатила проезд и углубилась в свои мысли. Мира не заметила белую иномарку, следующую за маршруткой.

Остановившись чуть поодаль от остановки, чтобы не привлекать к себе внимания, Александр проследил путь девушки до дома, отметив, в какой подъезд она вошла. Затем развернулся и поехал прочь.

У линии горизонта появились первые слабые отблески солнца, но землю еще покрывала предрассветная мгла. Все небо заволокла плотная пелена облаков. Наступал еще один серый день. Ни день, ни ночь, как говорили в этих местах. Весь октябрь и большую часть ноября почти все время, не прерываясь, моросил мелкий дождь. Он превратил грунтовую дорогу в отвратительное месиво, по которому почти невозможно было идти пешком и очень сложно — проехать на машине. Маленькая деревня носила странное название Малые Бугры, написанное мелом на дорожном указателе, в нескольких местах пробитом автоматной очередью. Всего‑то: несколько десятков домов, наспех оборудованный склад боеприпасов, рядом с ним два старых грузовика с нарисованными на бортах звездами и посреди улицы один — единственный колодец.

Несмотря на то, что предрассветный воздух был чист, деревню словно окутывала серая пелена. Все одного цвета: хмурое небо, покрытые копотью стены домов и даже озабоченные лица людей, время от времени появляющихся на улице, и то лишь для того, чтобы набрать воды в колодце или просто скрыться в дверях другой лачуги.

Сегодня было очень тихо, даже подозрительно тихо. Обычно людей на рассвете будили не крики петухов, а автоматные очереди или визг разрывающихся снарядов, сброшенных с воздуха, но в этот раз ничто не нарушало безмолвия. В деревне вот уже несколько недель стояла небольшая часть, и за этот срок она лишилась половины своего личного состава.

Одна из самых больших изб поселения одновременно использовалась и как склад, и как жилое помещение. Все углы заставлены ящиками с боеприпасами, из обстановки только стол, кровать и три покосившиеся табуретки. Нехитрый скарб хозяев: старая одежда, кое‑что из посуды, подранные одеяла и еще что‑то малопонятное — лежало грудой в дальнем углу большой русской печи. Там же, вероятно, и спал кто‑то из членов семьи. Лишь голубые занавески на окнах придавали избе обжитый вид, служа единственным напоминанием о домашнем уюте.

На столе вместо скатерти была расстелена газета месячной давности. 17 октября 1943 года — тот самый страшный день, когда фашисты окружили деревню, отрезав как солдат, так и местных жителей от всего окружающего мира.

У печи проворно сновала невысокая русоволосая женщина лет сорока. Вид у нее был усталый и измученный, а плечи сгорбились под тяжестью забот и тревог. На лбу залегли глубокие морщины, но голубые глаза, так же, как и в дни покоя и благоденствия, излучали мягкий свет.

Внезапно тяжелая деревянная дверь скрипнула, и женщина вздрогнула от неожиданности. Резко обернувшись, она увидела на пороге молодого солдата. Шинель перепачкана грязью, голова непокрыта, волосы всклокочены, все лицо в копоти. Но юноша ласково улыбнулся, и от сердца сразу отлегло:

— Вот я и дома, родная!

— Слава тебе, Господи! Все обошлось, — пробормотала женщина. На глазах ее выступили слезы.

— Ну что ты? Что ты? Не плачь! — уговаривал ее солдат, крепко прижимая к себе и целуя в лоб. — Как же могло быть иначе?

— Как же ты без шапки? — шептала женщина, ласково гладя юношу по волосам. — Зори‑то нынче холодные.

Тот неопределенно пожал плечами, прошептав:

«Хорошо, что голова моя не осталась там же, где и шапка».

— Садись, дружок, отдохни. Устал, небось, с дороги. Я тебя сейчас чаем напою. А ты пока расскажи, как все было.

— Да что тут рассказывать? Мы потеряли троих, — он перечислил фамилии. — И будь я проклят, если собранные нами разведданные того стоят.

— А Артем жив?

— Да, с ним все в порядке. Сейчас только доложит полковнику и придет сюда.

— И то хорошо. Я ведь за вас двоих молилась: сначала за тебя, потом за него.

— Лучше бы наоборот: сначала за него, потом за меня, — с улыбкой поправил молодой солдат. — Он рисковал сильнее, чем я. А вот и он сам, легок на помине, — добавил он. — Заходи, друг, посиди с нами.

Артема не пришлось долго упрашивать. Это был молодой человек, лишь немного старше своего товарища, судя по погонам, в звании младшего лейтенанта.

— Как приятно снова оказаться дома! — произнес он, входя. — Вот и свиделись, — обратился он к женщине. — Здравствуй, Маша! Ну, как ты тут без нас? — добавил Артем, обнимая ее.