Антон же был по — прежнему упорен, и это не могло не вызывать уважения. И Вера, несмотря ни на что, верила, что он достигнет успеха в своих исследованиях, в чем бы ни состояла их суть. Молодой человек обладал значительными способностями, и его кругозор однозначно не ограничивался познаниями в медицине. Вера была поражена, когда к ней пришло осознание того, какое неоспоримое обаяние несет в себе интеллект и эрудиция, а помимо того спокойная уверенность в себе. Его академические знания и опыт пока, конечно, не были сопоставимы с теми, которыми обладал Сукровцев, но девушка ни капли не сомневалась, что в один прекрасный день ученик превзойдет учителя. Если уж кому‑то и суждено открыть панацею, так это Антону Вернадскому. Впрочем, пока молодой аспирант не проявлял заинтересованности в этом, так что, по мнению Веры, российской науке в ближайшем будущем не грозил прорыв.

Антон был прав. Всегда прав; даже когда спорил с профессором. Прав, вероятно, потому что никогда не бросал слов на ветер.

Поймав на себе взгляд Веры, Антон улыбнулся ей в ответ и произнес:

— Когда‑нибудь ты подаришь мне поцелуй.

С этими словами он встал и вышел из комнаты.

Александр попытался сдвинуться с места, но не смог. Осознание того, что его удерживает, пришло не сразу: боль в занемевшем теле, повреждения, о которых он даже не помнил, или нечто инородное. Вероятно, все вместе, но в особенности, конечно, последнее. Его запястья были связаны за спиной бечевкой: толстой и грубой, какой еще иногда перевязывают картонные коробки. Она, вероятно, глубоко врезалась в кожу, но Александр этого не чувствовал: руки занемели так, что он едва мог пошевелить кончиками пальцев.

Ноги тоже были связаны. Недоставало только кляпа во рту. Тогда картина из вестерна «ковбой в плену у индейцев» была бы полной. Чисто теоретически Александр, конечно, мог закричать, только вряд ли его кто‑нибудь услышал бы, тем более что из его горла в данный момент вряд ли могло вырваться что‑то большее, чем хриплый шепот или сухой кашель.

Он попытался сдвинуться с места, но голова отчаянно закружилась, и он неловко завалился на бок, да так и остался лежать на грязном полу. Сознание было подернуто дымкой, но все же оставалось достаточно ясным, чтобы понять, что на этот раз все действительно очень — очень плохо.

Вдруг в замке заскрежетал ключ, и Александр приготовился встретить новые страдания, но был несказанно удивлен, услышав легкие шаги и детский шепот. Их было двое: мальчишки, судя по голосам, обоим не больше семи лет.

Они не видели его: распростертое на полу тело Александра скрывало нагромождение деревянных ящиков. Ему самому повезло больше: через щель он мог различить два силуэта.

— Дядя Володя убьет нас, — шепотом заметил один, тот, что ниже ростом и, вероятно, младше.

— Он ничего не узнает, — уверил его второй.

— А если узнает? — стоял на своем его товарищ.

— Не узнает. Когда уйдем, мы закроем дверь на ключ и положим его на прежнее место, — уверенным тоном отвечал старший из мальчишек.

Они оба топтались у дверей, боясь пройти дальше.

— Может, пойдем отсюда? Ты же сам говорил, что здесь только старый хлам и дрова.

— Сколько раз тебе говорить?! — зашипел на него старший товарищ. — Так было до того, как дядя Володя отдал ключи тем людям… ну, что приехали на большой черной машине. Он сказал им, что ключ только один — я сам слышал.

— Но ведь он не один?

— Нет, конечно, — Александр услышал звон ключей, которыми мальчишка потряс перед носом товарища. — Они, ну, эти люди, кого‑то поймали и держат тут.

— Кого? Снежного человека?

— Дурачок! Сейчас же весна! Все снежные люди в спячке.

— Тогда кого?

— Ну, не знаю… Может, оборотня или ведьму какую…

— А вдруг они сейчас на нас набросятся?

— Не набросятся. Спорим, они в клетках сидят!

— Почему в клетках?

— Потому что чудищ всегда в клетках держат. Что, фильмов никогда не смотрел?

— А помнишь тот, что был в прошлое воскресенье? Там монстр мог проходить сквозь предметы.

— Ладно, пошли отсюда. Все равно никакой клетки не видно.

В щелку Александр различил две детские фигурки, удаляющиеся куда с большей поспешностью, чем они хотели бы выказать. Затем ключ заскрежетал в замке, и все стихло.

Александр пошевелился и с радостью осознал, что мир вокруг него перестал вращаться с неумолимой скоростью. Боль, конечно, никуда не ушла, но она уже не преследовала его при каждом движении, каждом вздохе. Даже к занемевшим пальцам отчасти вернулась чувствительность. Александр рывком вернул себя в сидячее положение, затем согнул ноги и встал на колени.

Пришло время вернуть себе свободу. Действуя с помощью колен, он смог проползти небольшое расстояние, так что оказался посреди сарая. Сзади него стояло несколько ящиков с каким‑то хламом. Туда‑то он и запустил руки, ища что‑нибудь достаточно острое, чтобы перерезать веревки. В сарае стояла непроглядная тьма, да и глаз на спине у него в любом случае не было, так что Александру ничего не оставалось, кроме как действовать на ощупь. Но ничего подходящего ему не попадалось, как бы он ни выворачивал руки, рискуя вывихнуть суставы. Куски материи, катушки с нитками, пластиковые бутылки (даже ни одной стеклянной, острые осколки которой определенно помогли бы ему избавиться от пут в лучшем случае или попутно вскрыть себе вены в худшем), детские игрушки, какие‑то бумаги. Как будто специально набрали целый ящик совершенно безобидного и безвредного хлама.

Тут рука Александр натолкнулась на небольшой гладкий прямоугольный предмет. Однозначно неострый, но… это зажигалка. Обычная пластмассовая зажигалка, какие за копейки продают в любом киоске. Вытащив находку из ящика, молодой человек потряс ее. Плеска не раздалось. Может быть, пустая. А может быть, и нет.

Бережно положив зажигалку в пределах досягаемости, Александр вновь запустил руки в ящик и на этот раз достаточно быстро выудил оттуда газету. Вероятно, газету, судя по формату — узнать это наверняка не позволяла тьма.

Зажав зажигалку в руке, Александр поднес ее к бумаге и чиркнул. Ничего. Потом еще и еще. Он держал зажигалку под всевозможными углами в надежде на каплю бензина на дне. Сырой воздух в сарае, впрочем, не особенно способствовал возгоранию. Клик, клик, клик! Еще и еще. Машинально продолжая вращать пальцами колесико, Александр уже думал над новым планом, как вдруг огонек бросил отсвет на некрашеный деревянный пол. Дрожащей от напряжения и волнения рукой он поднес зажигалку к газете. Когда бумага воспламенилась, Александр протянул к ней запястья, отдавая бечевку во власть огня. Пятнадцать секунд и несколько ожогов спустя он был свободен.

Освободить ноги от пут было делом техники, но когда тугие узлы стали поддаваться, Александр услышал скрежет ключа в замке. И на этот раз он готов был поклясться, что это не мальчишки. Последним отчаянным рывком освободившись от пут, он метнулся к двери, неловко шаркая по полу занемевшими ногами. Но силы возвращались к нему стремительно, и праведная ярость была в этом деле немалым подспорьем. Он остановился у самой двери и встал сбоку. Ржавый замок не поддавался, и это предоставляло ему фору.

Это были они, его стражники и мучители. Теперь Александр даже мог слышать голоса, навеки запечатлевшиеся в его сознании рядом с болью и ненавистью. В душе его закипала ярость, дыхание вырывалось наружу со свистом. В таком состоянии он готов был убить, и те, кто знал его хорошо (а достаточно хорошо его, пожалуй, не знал никто из ныне живущих), мог сказать, что это не образное выражение.

Тяжелая дверь со скрипом открылась. Луч неяркого утреннего света прорезал тьму сарая. Мужчина, шедший первым, выронил ключи, которые держал в руках, и нагнулся, чтобы поднять их. Иногда не смотреть по сторонам — самая большая ошибка, которую только можно совершить. Удар ногой, в который Александр вложил всю свою ярость, пришелся в область челюсти. Человек отлетел к другой стороне сарая, и Александр готов был поклясться, что пройдет немало времени, прежде чем тот сможет членораздельно произнести собственное имя.