— Могу ли я попросить вас об одной услуге, Филипп?

Он просиял.

— И вы еще спрашиваете! Я целиком в вашем распоряжении, Маргарет!

— Мой секретарь только что узнал... Короче, мне хотелось, чтоб вы меня сопровождали, — добавила она. — Вы мне очень нужны!

— Сию же минуту?

— Да. Но, может быть, вы заняты?

— Нет, нет...

Он последовал за нею, обнадеженный и взволнованный. Но, затворяя за собой дверь залы, он вдруг вспомнил, что должен сторожить сестру, и, обернувшись, сказал ей по-болгарски:

— Я велю Тодоране сказать твоему жениху еще у ворот, что ты спишь... Если чего натворишь, тебе несдобровать...

Неда молча ждала, пока он закроет дверь, и только тогда опустилась на табурет перед фисгармонией. Держат взаперти. Предупреждают, стерегут, запугивают. Душу наизнанку выворачивают. И кто? Самые близкие ей люди. А может быть, они стали ей самыми далекими? Она уже не слушала их предупреждений, но до каких пор может так продолжаться? Не раз принималась она за письмо жениху — и все никак не могла закончить. Сперва она испытывала стыд за это письмо, ей казалось, что она совершает что-то бесчестное: лучше уж страдать самой, чем оскорблять другого. Но с тех пор, как ее домашние стали ссылаться в своих попреках и угрозах на Леге и он стал помехой для ее любви, она незаметно для самой себя ожесточилась и против него. Неужели он не чувствует, не понимает, спрашивала она себя. В самом ли деле не догадывается или просто притворяется?

Иногда Неда принималась мысленно развенчивать те его несомненные достоинства, которые еще месяц назад так сильно ее привлекли. Действительно ли он справедлив? Так ли уж он благороден? И умен?.. Она старалась найти и находила случаи, когда он противоречил себе, когда предпочитал компромиссы или же не знал, что ответить на ее вопросы, припоминала его суждения, приводившие ее когда-то в восхищение, — теперь они казались ей банальными, скучными, точно такими же, какие мог бы высказать любой другой человек его среды.

Пальцы ее бессознательно перебирали клавиши фисгармонии, то нащупывая какую-то мелодию, то обрывая ее и начиная новую, то просто замирали на каком-то аккорде. Где он сейчас? — думала она, уносясь мысленно в своем одиночестве к Андреа. Она представляла его себе в темном подземелье или среди рухляди на пыльном чердаке, где его укрывают друзья. Столько книг прочитала она про революционеров и про их возлюбленных, не раз плакала над их судьбой. А теперь ее самое постигла такая судьба — куда более жестокая и безысходная, казалось ей... Она пела почти беззвучно, а глаза ее были полны слез. Она вспоминала, что точно гак же пела в тот вечер, когда все это началось. Или нет. Нет! Это тогда не началось. Оно только обнаружилось. Ведь это было всегда! Непонятно почему, но она уже верила в то, что Андреа ее единственная, постоянная любовь. Ее детские чувства, ее прежнее увлечение им вырастали в ее воображении до огромных размеров. Она говорила себе: «Чувство к Леандру просто умещалось вместе с чувством к нему, так же как это было с Хайни и с Фрицлом. Да, Леандр пришел и ушел. А может, так и должно было быть. И может, без страданий и колебаний я бы не нашла снова настоящего пути к Андреа? О господи!» — вздохнула вдруг с отчаянием она и перестала играть. Чего бы только она ни дала сейчас, чтобы он был в безопасности, где-нибудь за Балканами, далеко...

Позвякивание колокольчика, доносившееся из галереи, прогнало ее мысли. Она прислушалась. Снова раздался продолжительный и резкий звонок.

«Леандр!» — всполошилась она.

Вскочила, утерла глаза, невольно поправила прическу. Нет, откладывать больше нельзя, она ему сейчас все скажет. Вот сейчас! И пусть будет что будет... Собственное решение бросило ее в дрожь. Она кинулась вниз по лестнице, чтобы опередить служанку. Но Тодорана находилась в подвале и не слышала звонка.

Не надев на себя ничего, Неда выскочила из дому, побежала по выметенной с утра каменной дорожке и решительным движением отворила калитку.

Это был не Леандр. Она испытывала одновременно и разочарование и облегчение. Перед ней стояла незнакомая женщина, закутанная шалью, в короткой поношенной ротонде. Ее длинноносое, густо накрашенное лицо было некрасиво.

— Кто вам нужен? — спросила Неда и невольно оглядела площадь — не видно ли фаэтона французского консульства.

— Вы мадемуазель Неда, дочь торговца Радоя Задгорского?

— Да, я. Вы ко мне? — ответила удивленная Неда и, сама того не сознавая, ответила по-французски, потому что и вопрос был задан ей на этом же языке.

Незнакомка вытащила откуда-то из-под шали листок бумаги и протянула его Неде. На мгновение взгляды их встретились. «Почему она так испуганно на меня смотрит и какие у нее печальные глаза», — подумала Неда. Но и сама она была встревожена, нетерпелива и сразу же вперила взгляд в бумагу. Письмо было от Андреа. От неожиданности и волнения у нее подкосились ноги, она покачнулась. Опершись плечом о калитку, она принялась читать, жадно глотая одно за другим слова. Они как будто растворялись в ней, и она возвращалась к ним снова и снова.

«Я близко от тебя и в безопасности. И думаю только о тебе. А вдруг они сумеют тебя принудить? Вытерпишь ли ты все мучения? Ты уже, наверное, слышала: пал Плевен! Ничто уже больше не задерживает наших освободителей — они приближаются, и к нам придет счастье, моя дорогая, любовь моя... Люблю тебя, люблю тебя!

Иногда ночью прохожу мимо вашего дома и говорю себе: она там и, может быть, видит меня сейчас во сне... О, если б ты только знала, как я хочу тебя видеть, обнять, хотя б на минутку... Это было бы безумием, но что только я не дал бы за это безумие! Все мои мысли непрестанно с тобой. Напиши мне только одну строчку. Скажи мне, любишь ли ты меня по-прежнему? Моя ли ты, ждешь ли меня, думаешь ли обо мне, о твоем Андреа?!»

Она задержала еще на секунду свой взгляд на его имени, но вдруг ей показалось, что кто-нибудь может увидеть письмо, и она сразу же сжала его в руке.

— Как он? Здоров? — вся дрожа подняла она глаза на незнакомку.

Та стояла, словно окаменев. Потом ответила:

— Здоров... да, да! Только легко ранен в плечо.

— Ранен?!

— Легко, совсем легко... Я купила лекарства!

— Отведите меня к нему, — сказала Неда. — Отведите меня, прошу вас, сейчас же отведите меня к нему! — И, не дожидаясь согласия незнакомки, крикнув ей, чтоб она ждала ее, кинулась в дом, надела пальто, накинула на голову платок. Затем, схватив первую попавшуюся под руку сумку, набила ее разной едой и быстро вернулась во двор. Молчаливая некрасивая женщина по-прежнему стояла у ворот.

— Пойдемте! Давайте возьмем фаэтон.

— Но там не для тебя... Очень не для тебя...

Неда махнула рукой. Обе женщины быстро направились к выстроившимся перед кофейней хаджи Данчо фаэтонам и крытым двуколкам.

Андреа уже с неделю скрывался в сгоревшей половине шантана папаши Жану. Обрушивавшаяся кровля накрыла закопченные стены верхнего этажа, потоки света и ледяного воздуха струились через разбитые черепицы. В этом логове, где отовсюду дуло, он проводил дневные часы. Мериам принесла ему две подстилки. На одной он лежал, другой укрывался. Чаще всего в эти часы он сочинял стихи и с тоской думал о Неде.

Сложным и трудным было его положение, и он с каждым днем все больше сознавал это. Прежде он никогда не задумывался над тем, что Мериам такой же человек, как и все остальные, что и у нее есть чувства, что она его любит. Но теперь она укрывала его с риском для собственной жизни, приносила ему еду, сообщала ему, кто арестован. Поздним вечером, когда холод становился невыносимым, Андреа перебирался в комнатку Мериам. Он садился у жаровни, грелся и молчал или же отвечал односложно на ее встревоженные вопросы, все время чувствовал ее взгляд, ее руки, ее нетерпеливое ожидание. Она порывалась просить у него прощение за свою какую-то воображаемую вину и предлагала ему себя с рабской покорностью. Сносить это, особенно сейчас, Андреа было совершенно нестерпимо. С приближением полночи он проверял свой револьвер, прятал лицо в поднятый воротник и отправлялся бродить по городу. Его план был прост — они вешают, а он будет жечь. Если сгорят их склады, думал Андреа, османскую армию под Арабаконаком ждет голод.