— Ну, мама, — сказал Леандр. — За вами слово. Ведь ради этого вы и приехали из Парижа!..

На какую-то секунду глаза мадам Леге округлились, но она тут же мило улыбнулась и сказала, переводя взгляд с Неды на ее отца и брата:

— Я никогда не думала, что мне придется говорить о невесте своего сына с помощью переводчика. Но прошу вас, переведите своему отцу: мой Леандр будет счастлив...

— Как вы старомодны, бабушка! — заявила прибежавшая Сесиль. — Да ведь папа и мадемуазель Неда давно любят друг друга...

И, взяв за руки обоих, она потянула их друг к другу, так что Радой и без переводчика сразу понял, о чем идет речь.

Было уже темно, но благодаря пропуску, который Сен-Клер давно дал Филиппу — точно такой пропуск, дающий право на свободное передвижение по городу в любое время, какой был у всех иностранцев, — семья Задгорских беспрепятственно возвращалась домой. Вез их опять Сали, дожидавшийся перед консульством. Все трое были взволнованы, возбуждены, — сын и дочь поглощены своими мыслями, которыми не хотели делиться, отец, напротив, готов был говорить, говорить без конца.

— Теперь поди попробуй за нами угнаться! — шумно радовался он, зажигая папиросу от папиросы сына. — Хаджи Мано, Пешо Желявец, чорбаджия Теодосие, Трайкович-Мрайкович... Куда им! Через неделю Недку обручим, по-нашему. С угощением, как положено. Я так хочу! Пусть знают наших. А то — вы уж извините, только что это сейчас было! Пьешь кофе, и тут тебе помолвка! И месяца не пройдет, как мы свадьбу отгрохаем... Слышишь, Недка, о тебе говорю!..

— Слышу, папа.

— Ну, что вы за люди! Я не могу усидеть на месте, а она: «Слышу, папа!» Да неужто ты не рада?

— Рада.

— А сказала-то как... Филипп!

— Что, папа?

— И этот тоже словно спит. Ладно, молчите. А я как подумаю о том, что завтра будет... Как пойдет молва по чаршии: так, мол, и так... Бай Радоя дочка стала консульшей! Война? И знать не хочу войны... Если и досюда дойдет, схоронимся в консульстве — и дело с концом! Нас не коснется.

Он помолчал, подождал. Но Филипп курил, а Неда смотрела на далекие фонари.

Радой заговорил снова.

— Деньги у меня есть, имя есть... Торговля идет хорошо... Но, как вы думаете, достаточно ли этого человеку? Эх, детки... Получше пристроить мне вас обоих надо. Тебя за консула, дочка... А ты, Филипп, тоже найдешь себе такую, чтобы она тебе под стать была — по положению, по образованию. Вот тогда я буду доволен! А потом — будь что будет! Этот дурень, что нынче дал себя повесить... кто его знает, чего он там болтал. Язык мой — враг мой! — недаром говорит пословица.

— Прошу тебя, папа!

— Ну ладно, ладно...

Он замолчал, слегка задетый их замкнутостью, решив про себя: они еще молоды и не понимают, что значит породниться в такое время с французским консулом. Но нет, Филипп не так уж непрактичен. Вот только иной раз может сболтнуть лишнее.

— Слушай, Филипп, я что-то не понял, ты вроде повздорил с итальянцем? — спросил Радой.

— А ну его, — ответил раздраженно Филипп. — Я не удивлюсь, если в конце концов он окажется русским агентом!

— Да пускай будет кем хочет! А ты со всеми должен быть хорош... Слушай! — наклонившись к нему, Радой зашептал так, чтобы не услышал возница. — Ты там со своими не больно распускай язык! Видишь, что делается! Будь себе на уме! — добавил он строго.

— Вижу получше тебя! Ты меня не учи, — отрезал Филипп.

От удивления Радой замолчал, внутри у него закипело.

— Ты что? Ты как с отцом разговариваешь? — рассердился было он, но тут же у него отлегло от сердца и он сказал поучительно, погрозив ему пальцем: — На свете все непрочно, сынок! Только гора нас разделяет, подумай!

— Англия никогда не проигрывала.

— Не знаю, проигрывала она или не проигрывала, но она далеко. А война-то рядом, в Орхание! Ведь ты сам рассказывал, что дали отставку Мехмеду Али. Думаешь, от хорошей жизни? И ты, Недка, я слышал, как ты все расспрашивала своего консула... А что он там тебе рассказывал? Сулейман-паша... Сулейман-паша... Я по-французски-то не понимаю.

— Сулейман? Главнокомандующий? Что с ним? — обращаясь к Неде, спросил Филипп.

— Ничего, — ответила она.

— Как ничего? Ведь вы что-то о нем говорили?

— Может быть, и говорили что-то. Не помню. — Она лгала не дрогнув, глядя ему прямо в глаза. Что-то в ее голосе показалось Филиппу чужим, и это задело его. Но тут фаэтон остановился у их дома, как раз под фонарем.

— Вот так-так! Ворота открыты! — сказал сердито Радой. — Ну, въезжай тогда! Ваш дед совсем из ума выжил. Так нас и обворовать недолго...

Он не договорил. У дверей дома стоял спиной к ним какой-то мужчина. Когда он к ним повернулся, они при свете фонаря узнали в нем капитана Амира. За ним стояла, кутаясь в пеньюар, провожавшая его Маргарет Джексон.

— А я как раз думал, на чем мне ехать... Вот так удача, — подойдя к ним, сказал турок. Его глаза бесцеремонно разглядывали Неду, которая выходила из фаэтона. Амир кивнул Маргарет, что-то пробормотав на прощанье, чего Радой не понял, и вскочил в фаэтон.

— Поехали, Сали! — крикнул он.

Сали устало щелкнул кнутом и натянул поводья.

Амир откинулся на спинку сиденья. Глаза его еще раз остановились на растерявшейся от этой неожиданной встречи Неде, и он улыбнулся.

— Спокойной ночи, бей! Приятных снов! — кланяясь вслед отъехавшему фаэтону, крикнул Радой.

Посмеиваясь и ругаясь про себя, он запер ворота в то время, как его сын и дочь, оба смущенные, каждый по-своему, вошли в дом, куда только что скрылась Маргарет.

А в доме их соседей Будиновых было тревожно. Старый Слави — человек стеснительный, чтобы не выдать, как он расстроен, хмурился, то и дело одергивал маленького Славейко и строго покрикивал на Андреа, который и был причиной его волнения.

«Волосы встают дыбом, как подумаешь, что могло случиться», — говорил он себе, когда за ужином разговор опять вернулся к тому, что произошло утром на укреплениях.

— Хватит, Коста! Больше не рассказывай! Не расстраивай мать! — прикрикнул Слави. — Что мы, не знаем его, что ли? Непутевую голову! Еще не известно, чем это для него кончится!

— А как я, по-твоему, должен был поступить? Может, как те трусы? — вспыхнул Андреа, швырнул вилку и отодвинулся от стола. — Бедняга Тодор так и остался один... Это они повинны в его смерти, они!

— А что они могли сделать? Это тот рябой чауш повинен, полицейские, офицер! — рассердился Коста. — Да еще Амир, откуда он только взялся на нашу голову.

— Андреа прав, — сказал Климент, аккуратно вытерев платком усы. — Если бы там все наши держались дружно и с умом... Ведь представился такой редкий случай. Надо было заявить — так, мол, и так... И тогда все бы выяснилось и обошлось.

— Надо было, — повторил Андреа, презрительно сдвинув брови. — Легко говорить, сидя дома! Ты бы видел, как они побежали — настоящие овцы!

— Хватит, я сказал! Хватит!.. Убирай со стола, жена!

Слави встал, перекрестился и пошел в маленькую комнатку, где он любил пить после ужина кофе и просматривать свои торговые книги. Андреа и Климент поднялись к себе в комнату. Коста, еще не успокоившийся, пошел с ними, а не остался, как обычно, помочь женщинам.

«Ведь что только могло быть, — опять думал Слави, листая страницы книги с записями цифр и машинально, по привычке откладывая на счетах то одну, то другую сумму. — Что могло быть? Ох, ребятки мои, ребятки! Чтоб вас наставил на ум господь бог! Не то изведется с горя ваша мать. И я вместе с нею». Он закрыл книгу, снял очки. Погрузился в свои думы. Что еще их ждет в это тяжелое время? Он не мог больше заниматься подсчетами. Не мог усидеть на одном месте. Скрутил цигарку, но не стал ее раскуривать, а поднялся и вышел в коридор.

— Ты куда? — окликнула его в дверях кухни жена.

— Я выйду во двор ненадолго, покурю, — сказал Слави. Но, увидев на ее глазах слезы, положил руку ей на плечо и неловко ее погладил. — Ведь все обошлось. Хватит тебе плакать. Поблагодари лучше бога!