— Не будьте мелочным, паша! Кто может знать, по какой причине дама не могла прислать ответ!

Скакавшие к ним во весь опор всадники приблизились, и Сен-Клер, не поздоровавшись, крикнул:

— Скорей! К маршалу. Константинополь вызывает командующих корпусами и вас к телеграфу.

У большого желтого шатра маршала Бейкер спешился, перевел дух и быстрым, энергичным шагом вошел внутрь.

Офицер-телеграфист, краснощекий поляк-потурченец, принимал кодированную телеграмму ставки и готовился расшифровать ее.

— А, это вы, генерал! Садитесь, — сказал скороговоркой Мехмед Али, бросив на него взгляд, и показал ему на стул. Сам он продолжал стоять.

Его бледное лицо было непроницаемым. Он курил, делая такие глубокие затяжки, что каждый раз кончик папиросы ярко вспыхивал.

В шатре был еще генерал Шакир, неподвижный, впившийся взглядом в телеграфную ленту, и командир второго корпуса чернявый, живой, круглоглазый Реджиб-паша. Недавно он отличился в боях и был переведен с повышением на этот фронт. Реджиб-паша с улыбкой кивнул Бейкеру, и видно было, что только его одного не волнует ожидаемый приказ.

«Что же будет в этом приказе? — спрашивал себя Бейкер, усаживаясь рядом с другими у телеграфного аппарата. — Какой вариант они приняли? Видин — Арабаконак? Или софийская крепость, а главные силы сосредоточатся на линии Адрианополь? От того, какое они примут решение, зависят не только карьера маршала, не только честолюбивые замыслы Шакира, оно будет иметь жизненное значение и для меня самого и для нашей дальнейшей политики».

Телеграфист прервал его размышления.

— Ставка спрашивает, все ли вызванные господа командиры здесь, — сказал он и остановил в ожидании взгляд на маленьком маршале.

Тот вынул изо рта папиросу и сказал:

— Передайте. У телеграфа командующий фронтом. Чин и имя. Командиры корпусов генерал Шакир-паша и Реджиб-паша и главный инструктор армии генерал Бейкер-паша. Ждем приказа его императорского величества султана.

Телеграфист быстро заработал ключом. Все следили за его пальцем: точка тире тире точка...

«Видимо, они решили развернуть действия в крупных масштабах, — думал Бейкер. — Вероятней всего, приняли мой вариант: Видин — Плевен — Арабаконак с одновременным укреплением Софии...»

Телеграфист перестал выстукивать. Наступила минутная тишина, а затем аппарат начал прием.

— Читайте, — сказал маршал телеграфисту.

Тот, вглядываясь в ленту, принялся медленно читать:

— «Стамбул. Ставка. Волею его императорского величества, нашего повелителя...»

Он прочитал про себя следующие слова, испуганно взглянул им Мехмеда Али, потом перечитал их снова.

— Ты что, язык проглотил? — заорал вышедший из себя от нетерпения Реджиб.

Телеграфист провел языком по сухим губам. Румянец сошел с его щек.

— Читайте, — тихо сказал маршал, словно догадавшись, что там дальше на ленте.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! — Офицер продолжал читать: — «Отстраняю ввиду непригодности командующего Арабаконакским фронтом маршала Мехмеда Али-пашу... Приказываю ему немедленно явиться в ставку и отчитаться в своих действиях. Точка».

Все словно онемели. Никто даже не заметил, что аппарат продолжает прием.

— Нет, это уже слишком! — почти шепотом с сочувствием и болью произнес всегда сдержанный Шакир. — Господа, мы должны протестовать...

— Оставьте, генерал, — прервал его Мехмед Али. — Это можно было предвидеть. Хотя я не ожидал, что это будет так цинично и грубо... Господа! — сказал он с легким поклоном, — продолжение приказа ко мне не относится, и я не могу больше здесь оставаться. Благодарю вас.

Его лицо стало пепельно-серым. С остановившимся взглядом он смял в пальцах папиросу. «Как тотчас же в нем снова заговорил немец — корректный, надменный, оскорбленный, — подумал Бейкер. — Но что творят в Стамбуле, снимают лучших своих офицеров, — возмущался он до глубины души. — Несомненно, причина в Сулеймане. Старая ненависть. И зависть. Воспользовался случаем, а другие поддались. Глупцы! Рубят сук, на котором сидят...»

Маленький маршал молча пожал руки генералам, еще раз кивнул им, холодно и презрительно улыбаясь, и с застывшим лицом, глядя прямо перед собой, вышел из шатра.

А в это время телеграфный аппарат продолжал равномерно выстукивать, принимая знак за знаком. Вдруг он смолк, и все вздрогнули.

Телеграфист оторвал ленту и прочитал:

— «Командующим Арабаконакским фронтом по приказу падишаха назначаю генерал-лейтенанта Шакир-пашу, до настоящего времени командовавшего корпусом. Точка. Предложенные Мехмедом Али планы отвергаются как несостоятельные и преступно ставящие под угрозу безопасность империи. Точка. Распоряжение об обороне перевала и крепости София остаются в силе до прибытия подкреплений в составе четырех пехотных дивизий, артиллерии и конницы, которые будут переброшены с Русенского фронта, и до моего личного прибытия. Точка. Милостью его императорского величества султана главнокомандующий европейскими армиями маршал Сулейман-паша».

— Поздравляю! — воскликнул Реджиб, тотчас же подойдя к вновь назначенному командующему фронтом, а в его круглых глазах вспыхивали искорки зависти.

— Воля аллаха! — сказал ошеломленный Шакир, взял расшифрованную телеграмму и внимательно прочитал ее.

— Воля аллаха! — повторил он уже твердым голосом, и Валентайн Бейкер уже не сомневался в значении этих слов: никаких новых планов, никаких распоряжений; положение на фронте не изменится, хотя и ожидается прибытие значительных подкреплений и самого Сулеймана...

Вечером Климент принес новость: назначен новый комендант города — маршал Осман Нури-паша. Говорили, будто он был ранен в ногу на фронте и потому переведен на тыловую службу.

— Обрати внимание на имя нового коменданта! — сказал Климент, покуривая свою трубку.

Они были одни в комнате и собирались ложиться спать.

— А что ты нашел в нем особенного? — спросил Андреа, по привычке подходя к окну.

— Я бы сказал, что его как нарочно подбирали... Осман, как плевенский Осман... И Нури — свет, блеск, священный победный огонь! Понимаешь? Это символично! Между прочим, план превращения Софии в крепость осуществляется полным ходом! Нынче утром вместе с Османом Нури прибыли из Салоник четыре обоза с боеприпасами и мукой. Да, заметь, с боеприпасами и мукой! Вспомни про мистера Гея и про ужасы, о которых он рассказывал... Ты понимаешь, кому достанется эта мука? Надо сказать отцу, чтобы он прикупил мешок-другой. И оливкового масла. Андреа, ты, кажется, меня не слушаешь?

— Что? — обернулся к нему Андреа.

Он все еще стоял у окна и смотрел на дом Задгорских.

— Черт побери, я ему толкую, толкую... Да что это ты все туда глазеешь? Брось, пускай живут, как им нравится. Ты хоть слышал, что Софию превращают в крепость? — добавил насмешливо Климент и начал раздеваться.

— Если они воображают, что эти допотопные редуты — крепость...

— Теперь уж не об этих редутах речь!

Климент улыбнулся, вспомнив, как он в таинственной обстановке слушал сухой бесстрастный голос, излагавший константинопольский план превращения города и его окрестностей в крепость.

Но прошло всего два дня, и город узнал, что у вновь назначенного коменданта имеются и свои собственные идеи обороны города. «Приказываю, — говорилось в распоряжении, которое глашатай прочитал в чаршии и перед церковью святого Крала, — всем подданным его императорского величества султана из Софии и окрестных сел, немусульманам, не достигшим пятидесяти пяти лет и годным к работе, явиться завтра на рассвете на площадь перед Митрополией. Все эти люди будут оттуда выведены за городской ров, где им предстоит работать ежедневно на укреплениях до окончательного их завершения, согласно выработанному для этой цели плану. Каждый должен иметь при себе необходимый инструмент и еду, так как в эти важные для государства его императорского величества дни усердный труд будет считаться добровольной повинностью», — и так далее, и так далее.