В конце говорилось, что тот, кто не пожелает работать на строительстве укреплений, должен внести три золотые лиры за один день (выкуп неимоверно высокий, явно назначенный с определенной целью), а тот, кто не явится или откажется выполнить свой долг, будет заключен в тюрьму.

Филипп Задгорский и другие молодые люди из богатых чорбаджийских семей немедля внесли выкуп. Климент, как мобилизованный врач, был освобожден от другой повинности. А Андреа и Коста пошли на работы вместе с бай Анани и его сыновьями, вместе с сапожником Герасимом и сотнями других софийцев. Пошли работать и многие из людей барона Гирша, но те по доброй воле, от безделья и за высокую плату — они были техниками и инженерами, а оказалось, что самая большая нужда именно в этих специалистах.

— А, черт подери!..

— Что опять, Андреа?

— И на другой руке волдырь.

— Лопнул?

— Нет еще, — сквозь зубы сказал Андреа, выпрямляя спину.

Тяжело дыша, он оперся на мотыгу и стал рассматривать распухшую грязную руку.

— На... Перевяжи и эту, — сказал Коста, копавший рядом, и дал ему носовой платок.

— Эх, учитель, учитель! — сокрушенно заметил жилистый коренастый шоп, дальняя родня бай Анани, недавно перебравшийся в город. Он не снимал кожушка, хотя и лоб и шея его были покрыты потом. — В таких руках, как у тебя, только карандаш держать, а не мотыгу…

Все, кто копал поблизости, рассмеялись.

— Будет тебе, Тодор! — прикрикнул на него бай Анани. — Он молодец, наш учитель. Белоручки все в городе остались, кум!

— Оно верно! Я к тому, — хитро подмигнув, продолжал шоп, — что ему рукавички бы надеть...

— Нешто он барышня, а, Тодор? — опять загоготали остальные.

Бай Анани насупил брови, проворчал что-то, посмотрел сначала на кума, потом на Андреа и вдруг сам не выдержал и рассмеялся.

— Погодите, он приладится. Еще вас, стариков, за пояс заткнет…

Андреа слушал, завязывая руку, и молчал.

— Дай помогу, — сказал за его спиной Коста.

— Не надо.

Они работали уже второй день. На беду, ночью прошел дождь, и ноги увязали в грязи. А надо было копать, прокладывая бесконечно длинные рвы, насыпать брустверы, укреплять брусьями раскисшую землю, чтоб не оползала, класть толстые каменные опоры — выполнять, как казалось с первого взгляда, не связанные общей идеей работы, в которые было впряжено множество людей и которые, по мнению специалистов Гирша, должны были превратить старые слатинские укрепления в неприступную крепость. То же самое, вероятно, происходило и на других шести укреплениях, смутно видневшихся в пасмурной серой дали.

— Чауш!^[18] — крикнул кто-то.

Все принялись усердно копать.

С этой стороны холм был пологим, и прямо у дороги, проходившей сразу за старыми укреплениями, сгружали строительные материалы. Воловьи и буйволовые упряжки сновали вверх и вниз, время от времени проезжали фаэтоны, полные любопытствующих корреспондентов, которые смотрели в свои бинокли направо и налево. Техники расхаживали по месту работ, останавливались у какого-нибудь бруствера или рассматривали планы, горячо о чем-то споря на французском, немецком и итальянском языке.

Неподалеку от каменных построек, там, где торчали дула старинных пушек, горел костер. Оттуда и пришел этот полицейский унтер-офицер — маленький, рябой, в шинели нараспашку, с пистолетом за поясом и с длинной палкой в руке.

— Живей! Живей! — покрикивал он, проходя мимо обливающихся потом людей. — Пошевеливайтесь, свиньи поганые!

И безо всякого повода, просто для острастки, он обрушивал свою палку на тех, кто попадался ему на глаза.

— Хорошо еще, что не сильно бьет, — ухмыльнулся Коста. — Я еще поквитаюсь с этим паршивым чаушем. Придет такой день...

— Тише, тише! Не тебе одному досталось, — остановил его осторожный бай Анани. — Вон Герасим молча стерпел, а ты хорохоришься...

— Подумаешь, огрел разок палкой! Вот как сто палок всыплют, это да! — сказал, тяжело дыша, пожилой худосочный мужичок.

— Что вы там себе ни говорите, а я его все равно отколошмачу! — грозился Коста.

— Другие их уже колошматят, — не оборачиваясь, заметил Андреа.

Обиженный тем, что он стал мишенью для шуток, Андреа долго не вмешивался в их разговор. А теперь он произнес эти слова с вызовом, убежденный в том, что эти люди, хваставшие своими грубыми, сильными руками, в сущности, трусливы.

Вокруг все примолкли. Каждый словно взвешивал сказанные им слова и приглядывался к соседям. Вон тот, с русым чубом, — незнакомый, а другой — шурин турецкого подлипалы, чорбаджии Теодосия…

— Говорят, что и под Орхание каша заварилась, — сказал, расхрабрившись, столяр Велин, рослый мужик с маленькой головой, на которой смешно торчала надетая набекрень алая феска. Он делал парты для школы и хорошо знал Андреа.

— Это нас не касается, Велин! — отрезал бай Анани и пугливо огляделся. — Наше дело такое, сам видишь...

— Наше дело дрожать от страха! — язвительно сказал Андреа.

Опять наступило молчание.

— А куда сунешься, когда одна лопата в руках, учитель? — спросил, хмурясь, Димо, сын Анани.

А второй, Лазар, добавил:

— Сидишь и ждешь, поджавши хвост!

— А ну, прикусите язык! — испуганно прикрикнул на них отец. — Не хватало еще, чтоб нас услышали! Довольно! Копайте!

Начавшийся было в траншее разговор заглох. Все копали, выбрасывая наверх тяжелую мокрую землю, погруженные в свои невеселые думы.

В это время далеко на дороге, проходящей по склону холма, один за другим показались несколько фаэтонов. Ехали важные господа. В одном из фаэтонов были и дамы — миссис Джексон в клетчатом дорожном костюме и молоденькая жена австрийского консула Вальдхарта. Их сопровождали капитан Амир и барон фон Гирш. В этом кортеже был и фаэтон французского консула. Рядом с Леге сидел маркиз Позитано, напротив них — Сен-Клер, накануне вернувшийся с фронта. Они были заняты начатым еще в городе разговором о замене Мехмеда Али Шакиром, о предстоящем прибытии главнокомандующего, о больших подкреплениях. Сен-Клер сообщил консулам эту новость под секретом, в надежде привлечь их на свою, то есть на турецкую, сторону, что было его давнишней целью.

Кортеж быстро продвигался по холму. Несмотря на вязкую грязь, сытые лошади шли легко и если время от времени останавливались, то только потому, что господа хотели разглядеть получше тот или другой вал, брустверы, траншеи, отдельные укрепленные позиции для орудий. По правде говоря, сами они их и не заметили бы, если бы не услужливый инженер австриец, самый сведущий из специалистов Гирша, который подсаживался то в один, то в другой фаэтон и давал объяснения.

— Опять пожаловали! — сказал кто-то рядом с Андреа.

Все подняли головы.

— Кто? Где?

— Нет, это другие!

— Верно, другие. Посмотрите-ка на их лошадей...

— Если бы не эти англичане, братушки давно бы уж справились с турком, — сказал Тодор.

Бай Анани хотел что-то сказать, но Андреа его опередил.

— На этот раз туркам каюк!

— Да вы что, рехнулись? Учитель! Тодор! Взрослые люди, а ума чуть... Нашли место для таких разговоров! — накинулся на них бай Анани.

— Хватит! — сверкнув глазами, оттолкнул его Тодор. — Докуда мы будем молчать? Да что ж это такое? Одну только душу они нам оставили и ту хотят в мышиную нору затолкать! Говори, учитель, рассказывай, про что спрашивал мастер Велин! Взяли Орхание братушки?

— Взяли, бай Тодор! Взяли! — воскликнул Андреа, обрадованный неожиданным поворотом разговора. — А рядом с Орхание есть село, Врачеш. Там были их склады с мукой. И его взяли!

— Здорово!

— Чауш! — крикнул испуганный Герасим.

Все тотчас же принялись копать. Только Тодор и Андреа продолжали смотреть друг на друга, улыбаться, разговаривая одними глазами. «Ты, оказывается, хороший малый, учитель! А я еще тебя высмеивал утром!» — говорил веселый взгляд шопа. «Пустое, бай Тодор, — отвечал улыбающийся Андреа. — Я про то давно забыл. Важно, что я нашел тебя среди этих трусов. Ты один да нас, братьев, трое — вот и четверо!»