Раздались одобрительные возгласы.

— А второе касается городов, — покрыл шум голос Джани-бея. — Главным образом Софии.

— Та же мера?

— Выселим самых видных людей, и все подожмут хвосты.

— Этот вопрос надо обсудить отдельно, — сказал Мехмед Али. — Есть еще что-нибудь? Тогда наше совещание продолжим завтра. Вы свободны до завтра, господа. Благодарю вас!

Офицеры шумно поднялись и направились к выходу.

Поднялся и Сен-Клер. Хотя он по-прежнему выглядел равнодушным и вялым, внутри у него все кипело. Он раскусил Джани-бея, понял его маневр: турок не столько целился в болгар, сколько в него самого...

Сегодня у них произошла стычка. Правда, без крика, без взаимных обвинений. Но мрачный, недобрый взгляд Джани-бея говорил ему: из-за твоих фокусов мы упустили гяура... И вот теперь бей решил дать ему реванш и пытается подсунуть Мехмеду Али свой давнишний план. Но только ли потому, что остался нераскрытым агент? Только ли потому, что он, Сен-Клер, высказал предположение, что передать сведения мог и кто-нибудь из высших турецких офицеров? Нет, Джани-бей не раз давал ему понять, что он его терпеть не может и не желает выполнять его распоряжений, что он, полковник, не желает подчиняться ему, майору.

Сен-Клер подошел к ним.

— Как раз вы мне и нужны, майор, — сказал маршал. — Я хотел бы услышать ваше мнение.

— Простите, о чем?

— Как нам обезопасить тыл. И Софию тоже.

Краешком глаза Сен-Клер увидел, как вытянулось оживленное лицо бея.

— Что ж, интересная мысль!

— Вы с этим согласны? — с удивлением воскликнул Джани-бей.

— Разумеется, как с мерой, пресекающей проникновение русских агентов... Но, к сожалению, в результате могут возникнуть трудности, — улыбаясь по обыкновению, сказал майор.

— Какие именно?

— Я боюсь, что, если мы осуществим такую меру, то есть если мы обезлюдим тыл, армия лишится необходимой рабочей силы. Некому будет доставлять боеприпасы, рыть окопы, прокладывать дороги...

— Мы можем оставить там столько болгар, сколько нам потребуется, — возразил Джани-бей, — и держать их под охраной.

— Разумеется! Я с вами согласен, бей!

— А второе ваше соображение? — спросил маршал.

— Об этом не стоит говорить. Оно не военного характера.

— А все же? Нам бы хотелось выслушать все ваши соображения.

— Речь идет о Софии. Ведь в городе, да и у вас в штабе находится много иностранцев, ваше высокопревосходительство. Среди них немало корреспондентов.

— Нам сейчас не до них. Мы ведем войну не на жизнь, а на смерть!

— Не прерывайте, полковник! Я вас слушаю, майор!

— Вам, господа, известно, что правительство ее величества прилагает неимоверные усилия, чтобы склонить на вашу сторону общественное мнение западных держав... Подумайте, такие жестокие меры могут стать фатальными! Сотни иностранцев. Миссии. Корреспонденты крупнейших газет! Где-нибудь в Карлово, в Калофере это еще возможно. Но в Софии, где находятся консулы трех держав, которых мы всячески стараемся привлечь на свою сторону... делать именно здесь...

— Ясно, майор! Это вопрос государственной политики, и он вне нашей компетенции. Считайте разговор на этом законченным, бей. До свидания, господа!

Сен-Клер холодно поклонился Джани-бею и десять минут спустя входил в большой дом, принадлежащий чорбаджии Мано, который англичане у него сняли и превратили в клуб.

В хорошо натопленном нижнем этаже клуба царили, как всегда, чистота и порядок. Первым, кого он увидел здесь, был генерал Бейкер. Генерал ужинал за дальним столиком с неестественно оживленным фон Гиршем и ответил кивком на приветствие Сен-Клера.

В переполненном салоне верхнего этажа, как и каждый вечер, леди Эмили и весь свободный от дежурства персонал английского госпиталя пили чай. Было шумно и весело. Доктор Грин, сидевший напротив виконтессы, рассказывал анекдоты. Завидев своего приятеля, он поздоровался с ним. Сен-Клер сел за стол рядом с мисс Пейдж, старшей сестрой госпиталя — строгой, сморщенной, как печеное яблоко, особой — и сказал, улыбнувшись: «Утомительный был денек!» Услышав эту фразу, Грин насупился; задумчиво отпив чаю, он сжал свой большой рот и стал совсем похож на бульдога.

Французское консульство находилось напротив главного входа в мечеть Буюк, на той же площади, где и аптека Сабри-бея. Двухэтажное изящное здание консульства — единственный современный европейский дом в городе — было построено три года назад самим Леге.

В первом этаже находилась канцелярия консула и его помощника Мориса де Марикюра, большой салон для приемов, а за ним еще один, поменьше, претенциозно названный мадемуазель д'Аржантон, гувернанткой Сесиль, зимним садом, так как там стояло несколько кадок с тропическими растениями. Витая дубовая лестница вела из большого салона на верхний этаж, где находились жилые помещения и кабинет Леге. На отделке и меблировке дома сказывался несколько облегченный стиль Второй империи. Обои спокойных тонов, гардины, зеркала — все говорило о богатстве государства, которое представлял консул, и о его собственном благоденствии и вкусе. Гармоничное сочетание старинного и современного, доступное только истому французу, наложило свой отпечаток на каждый уголок, на каждую деталь. Именно это и заставило маркиза Позитано при первом же визите воскликнуть: «Я чувствую себя здесь, как в Париже, Леандр!.. Увы! Только пока я в этих стенах...» — добавил он многозначительно.

Когда братья Будиновы подъехали к консульству (несмотря на протесты Андреа, Климент нанял фаэтон), парадный вход его, где развевался французский флаг, был ярко освещен фонарем и перед ним стояло уже с десяток экипажей. Обрадовавшись, что они не первые, братья вошли в вестибюль, отдали пальто встретившему их принаряженному деду Калимере, которого они не сразу и узнали. Климент, разумеется, не преминул дать брату несколько последних наставлений, на которые Андреа огрызнулся: «Не твоя забота! Сам следи за собой!»

Хотя приглашенным было сказано, что этот прием — «маленький праздник по случаю счастливого дня рождения мадемуазель Сесиль», гости понимали, что Сесиль — только повод. Настоящей причиной, по их мнению, была война. Это она заставляла людей вечно встречаться, чтобы узнавать все новые и новые сведения о военных действиях, которые с такой жадностью собирали не только наехавшие в город многочисленные корреспонденты, но и члены разных миссий, а еще больше консулы, в последнее время занятые едва ли не исключительно этим.

Консул Леге и его мать стояли недалеко от двери, разговаривая с двумя военными.

— Этот тощий, слева, — граф Тибо, наблюдатель австро-венгерского штаба, — шепнул Климент.

— Я встречал его в городе, — ответил Андреа.

— Второй — немец, специалист по орудийной технике, тоже какой-то «фон». Да, ты ведь знаешь, у турок есть орудия с заводом Круппа, он их испытывает... Консул нас заметил, кажется. Пойдем, надо поздороваться!

Леге и его мать встретили их любезными улыбками.

— Добрый вечер, господин консул! Примите мое глубочайшее уважение, сударыня. Поздравляем вас с праздником! — непринужденно кланяясь, говорил Климент.

Он поцеловал руку мадам Леге. Андреа последовал его примеру.

— Вы уже знакомы с господами Будиновыми, мама! — напомнил Леге. — Помните, вчера, во время прогулки...

Она улыбнулась, не раскрывая рта, с привычной светской любезностью.

— Господин Будинов, наш домашний врач... — продолжал Леге.

— А, так это были вы... Сесиль только что о вас спрашивала!

— Где она, мадам?

— Где-то здесь, с гостями... Вы тоже врач, мосье? — обратилась она к Андреа, красивое лицо которого пробудило в ней интерес.

Леге, которому хотелось представить матери младшего Будинова в наиболее выгодном свете, не дал ему ответить. Он не знал, чем сейчас занимается Андреа, но вдруг вспомнил, что когда-то он пересылал через консульство его письма родителям и письма родителей к нему.