— Вы слышали? — радостно прошептал Леге, наклонившись к Неде.

— Слышала.

— Если бы вы знали, как я рад, — сказал он. — Я и раньше вам говорил: это от нее не зависит, и в любом случае мы поженились бы, но поверьте... Всегда хочется, чтобы счастье было полным! Скажите, вы рады?

— Рада, Леандр.

— Нет, вы сказали не так, как нужно. Скажите: «Я счастлива!»

— Я счастлива, Леандр! — повторила она, сознавая, что впервые солгала ему.

Почему же она не так счастлива, как ожидала?

В темноте не было видно их лиц. Но голоса звучали ясно, и в каждом чувствовался характер его обладателя.

Бас сказал:

— Мне кажется, это безнадежное предприятие, Пьер.

— На карте обозначена дорога, — возразил высокий пришепетывающий голос. По выговору чувствовалось, что он принадлежит французу.

— На какой карте?

— На австрийской.

— Да, на нашей, — быстро подтвердил кто-то из темноты, оттуда, где время от времени разгорался огонек папиросы и в его красноватом свете поблескивали стекла очков.

— Возможно. Но мы пользуемся изданием «Samson Low and Co». Там указана тропа.

— Может быть, вы говорите о разных дорогах, Мейтлен, — вмешался другой голос, очень спокойный, очень размеренный, чисто британский, хотя и говоривший на безупречном французском языке.

Собеседники сидели на большой крытой веранде, соединявшейся с зимним садом, и курили. Климент, выйдя на веранду, застал их уже здесь, но в темноте не мог разобрать, кто они, и, не обнаруживая своего присутствия, остался с ними. Он не мог бы танцевать, как его брат. Наверное, и у Андреа пропала бы всякая охота веселиться, если бы он знал про Дяко. Но Климент ему не сказал не потому, что щадил его, а потому, что боялся, как бы Андреа себя не выдал.

Было холодно. Со двора тянуло сыростью и запахом конюшни. Неясно белела каменная ограда. Вдали вырисовывался минарет, вздымались купола церкви св. Крала. Луны не было. Одни редкие звезды.

Пришепетывающий голос Пьера сказал:

— Важно то, что Гурко может совершить бросок на Златицу еще раньше, чем Мехмед Али и генералы доберутся до своей армии и вообще, пожалуй, это единственное, что ясно Константинополю, господа.

Кто-то засмеялся.

— Здесь холодновато, — сказал другой и шумно высморкался.

Остальные молчали.

Климент, притаившись, ждал, что будет дальше. Предсказания иностранцев не обрадовали его. Они напомнили ему о том, что Дяко нет в живых. «А ведь он убил себя только затем, чтобы не выдать меня! — терзался Климент. — А я-то сначала счел его бесчувственным... Как можно ошибиться в человеке! И как завтра я смогу смотреть на отвратительную физиономию Грина? Как сдержусь…»

— Жалко, — сказал Пьер. — Если и правда так быстро падет Плевен, нам ничего не остается, кроме как собрать чемоданы и разъехаться по домам.

— А я хотел бы уже быть дома!

— Не кривите душой, Тийл! Вам здесь неплохо...

— Не нашел ли ты себе какую-нибудь турчаночку? — с любопытством спросил кто-то.

Тийл что-то буркнул по-немецки, но Пьер, видимо, был в веселом настроении.

— А шантаны на что, господа! Восточное разнообразие: еврейки, гречанки, цыганки... А, Тийл?

— Вижу, ты их знаешь лучше меня, — недовольно откликнулся немец.

— А я и не скрываю! И не тороплюсь уезжать!

— Ну, признавайтесь, кто еще? — послышался насмешливый голос в дальнем конце веранды.

— Мы здесь новички, не знаем злачных мест, — пророкотал бас Мейтлена.

Все рассмеялись, и это был плотоядный смех мужчин, давно покинувших свой дом. Он напомнил Клименту об Андреа. Бросил ли он свою потаскушку? Последние два дня он, правда, провел дома. Встреча с Дяко его будто перевернула. В темноте Климент представил себе, как его брат и Дяко стояли друг против друга. Вот человек — ни меня, ни Андреа не выдал.

— Я полагаю, ваши опасения напрасны, господа, — произнес сухой, знакомый Клименту голос, как только все умолкли. — Плевен падет. Это ясно. Но вы, кажется, забываете, Мейтлен, зачем мы здесь? — добавил он по-английски.

— Нег, не забываю, мой друг!

— Мы условились, что будем говорить по-французски, господа! Если вы считаете, что сейчас неудобно вести наш разговор, то переменим тему!

— Нет, ничего неудобного нет, фон Тийл, — сказал бас. — Полковник намекнул тут насчет Софии.

— Насчет Софии?

— Почему Софии?

— Я думал, что вам уже известно. Главнокомандующий решил превратить Софию во второй Плевен.

— Вот как! Феноменально. Но это в самом деле уже что-то новое! — послышались возгласы.

Климент крепко сжал зубами свою трубку и весь превратился в слух.

— К чему бы иначе туркам было сильно укреплять Арабаконак? — раздался сухой спокойный голос.

— Я давно это предполагал, — прошепелявил Пьер. — Говорят, что там батальонов пятьдесят.

— Пятьдесят? Вы уверены?

— Никто ни в чем не уверен в этой стране, господин Оливье.

«Оливье? Пьер Оливье, корреспондент “Фигаро”! Как это я не догадался! А этот Тийл, наверное, из “Нойефрайе прессе”. Но оба англичанина, несомненно, военные. Конечно, Мейтлен называл второго “полковник”», — вспомнил Климент.

— Я ожидал, что вы знаете больше нас, — продолжал знакомый голос. — Мы с Мейтленом только позавчера прибыли.

— Что поделаешь, провинция информирована хуже, чем столица! Так вы говорите, что Софию превратят в крепость?

— А вы не находите, что она уже крепость?

— Признаюсь, не замечал!

— А мы с вами, Мейтлен, полагали, что корреспонденты — люди с воображением! Так вот, — продолжал ровный голос полковника. — Нужно рассматривать факты в их совокупности. На первом месте Арабаконак. Его обороняет примерно тридцатитысячная армия и сто орудий.

— Наше производство, — вставил один из немцев.

— На Берковской дороге еще десять тысяч. На перевале в направлении к Бунову и Златице еще столько же.

— И город полон солдат.

— Верно, Тийл. Но к тому же город еще полон боеприпасов и провианта.

— Это то, что предназначалось для Плевена?

— А теперь будет для Софии. Мне жаль, Тийл, но, видимо, вы не скоро отправитесь на родину! На этот раз, мне думается, турецкое командование не повторит ошибки с Плевеном. Особенно если учесть, что София имеет одновременно связь и с Константинополем, и с Салониками, и с Нишем.

— Задумано это хорошо, — сказал фон Тийл, — но если Гурко все ж захватит перевал, то я боюсь, господа, что...

— Кто здесь боится? Чего боится? — раздался громкий бесцеремонный голос.

Климент испуганно обернулся. Это был Барнаби, он стоял в дверях, чуть ли не касаясь головой притолоки, широко расставив ноги.

— А, Фреди! Идите сюда, мы здесь решаем важные проблемы!

— Не хочу решать никаких проблем. Мейтлен, это вы! Я вас узнал по бычьему реву. Аликс тоже здесь?

— К вашим услугам, сэр, — произнес знакомый Клименту голос.

— А, вот где вы укрылись. Как всегда, боитесь дам. Послушайте, полковник, пользуйтесь случаем! Не зевайте. Я не думаю, чтобы на позициях вам представились большие возможности!

— Быть по-вашему, — сказал Аликс, медленно поднялся и прошел мимо Климента. — Полагаю, что вы, сэр, уже одержали немало побед?

— Разумеется, — ответил Барнаби. — К сожалению, у меня не было свидетелей. А без свидетелей, сами знаете... А вы, Мейтлен? Пойдемте, господа!..

— Верно, идемте отсюда, — сказал один из немцев, и Климент догадался, что это тот, который жаловался на холод.

Как только все они один за другим стали выходить в освещенный зимний сад, они перестали быть для него голосами. Он увидел военные мундиры обоих англичан, мягкую бородку Пьера Оливье, белокурого приятного фон Тийла и еще троих не знакомых ему, один из которых был в очках. Барнаби повел всех в салон, оборачиваясь к ним на ходу и что-то говоря с самодовольной улыбкой.

Климент остался на веранде один. Он стоял, не думая ни о чем, даже о случайно подслушанной важной новости насчет Софии. Потом вспомнил о ней и представил себе, как важна она для русских. Если бы только можно было им ее сообщить! Но как? Вряд ли еще кто другой сумет пробраться сюда, подобно Дяко.