— Нет. Тот случай, строго говоря, не относится к опьянению алкоголем, — уклончиво сказал Грин. Видимо, ему не хотелось особенно распространяться, но близнецы так и ели его глазами, и он заколебался.

— Ну хорошо, — улыбнулся он, внезапно разгадав их опасения. — Дело было очень простое и вообще не научного характера... Один человек должен был заговорить.

— Русский шпион? — спросил Гайдани.

— Это неважно. Вы сами знаете, что в таких случаях истязании не всегда дают результат. («Позавчера... русский шпион… истязания»... — проносилось в мозгу Климента.) Итак, понадобилась и моя помощь. Я сделал ему комбинированный укол из кокаина и кое-каких других восточных наркотиков...

— Каких? В какой дозировке? — наседали на него братья Трюбнеры.

Климент замер. Неужели поймали Дяко? Неужели поймали?

— Важно не это, а реакция! — отмахнулся от них Грин. — Я был уверен, господа, что он заговорит и не понадобится применять столь отвратительные мне пытки, неизбежно сопутствующие войне. Начальное воздействие наркотиков вам известно; при сочетании их оно усиливается. Улучшение самочувствия, корреляция движений, а в моем случае прежде всего то специфическое раздражение, которое ведет к недержанию речи...

«Зачем он так подробно объясняет? Ведь самое важное, решающее — выяснить, был ли это Дяко и что он сказал», — лихорадочно думал Климент, а на лбу у него выступали капельки холодного пота.

— Мне кажется, доктор, что активность проявления зависит и от конституции пациента? — с трудом владея голосом, спросил он.

— Это вы верно подметили, Будэнов. Действительно, он... то есть тот, о ком идет речь, производил впечатление человека стойкого, даже очень стойкого — здоровый, кряжистый, упрямый, типичный болгарский крестьянин, самое большее лет сорока...

«Это Дяко. Все пропало. — Климент бросил взгляд туда, где только что стоял Андреа, но там его уже не было. — Куда он девался? Надо поскорей отсюда убраться... Бежать. Нет, сейчас важно узнать, что сказал им Дяко!»

— Вы разжигаете наше любопытство, коллега, — нетерпеливо сказал Гайдани.

— В самом деле! Так что же, заговорил ваш пациент? — посыпались вопросы.

— Заговорил. («Заговорил! Выдал! Что же будет? Почему же нас еще не арестовали?») Но тут-то и началось нечто непредвиденное, — увлекаясь, продолжал Грин. — Этот подопытный феномен занимает меня вот уже третий день. Да, он заговорил, причем без всякого тремора, внятно и отчетливо, но что особенно важно — он это осознал, господа!

— Как осознал?

— Осознал, что начал выдавать, откуда получил сведения... («Выдал!») И в тот момент, когда он готов был назвать имена, да, как раз тогда, когда, согласно вашим данным, господа, да и по моему мнению, активность могла быть только внешней...

— От субъекта к объекту...

— Да... Он... тот, о ком идет речь... выхватил откуда-то нож и вонзил его себе в сердце.

— Невозможно!

— Факт, — подтвердил Грин. — Согласно теории, он должен был проткнуть кого-нибудь из нас, не так ли? Но теория — одно, а практика — другое! Теперь ищите объяснение!.. Будэнов, вы нас покидаете?

— Я должен найти брата, доктор... Господа, прощу меня извинить!

— Идите. Я понимаю — молодость требует своего.

Климент не обернулся, а, поставив свой бокал на стол, смешался с толпой гостей, ища глазами Андреа. Мысль о Дяко не оставляла его. Несчастный! Какая смерть! Узнай я только о том, как он принял смерть, я бы догадался, что это Дяко... Но куда же девался Андреа?

В дверях Климент столкнулся с мадам Леге — она уводила Сесиль спать.

— Сегодня мой день, все говорят, что я большая, а так рано укладывают! — подняв на него огорченные глаза, сказала девочка.

— Весь день был ваш, Сесиль... Ведь утром у вас урок музыки?

Он весело разговаривал с девочкой, а сам, весь какой-то раздавленный, едва держался на ногах, и мысли его были далеко.

— Да, — сказала она. — Знаете, мы договорились с Недой, что я буду ей играть все, что мы разучим с синьорой Джузеппиной. У Неды ведь есть фисгармония! Это будет чудесно, правда?

— Да, да... чудесно.

— Скажи «спокойной ночи» доктору и пойдем, — нетерпеливо произнесла мадам Леге.

Они попрощались. Климент направился в столовую, и прежние страх и боль снова завладели им. Что, если полиция все же доберется до источника сведений? Что, если в записной книжке Дяко найдут какой-нибудь знак, который наведет их на верный след? Что, если они с Андреа уже на подозрении и за ними следят?

Проходя мимо музыкантов, он через открытую дверь заметил в столовой Андреа и ускорил шаги. Но появление в этот момент в салоне двух военных заставило его оцепенеть от ужаса. Это были Сен-Клер и капитан Амир — те, которые так внезапно и таинственно увезли доктора Грина. Оба направлялись прямо к нему.

«Узнали», — пронзило мозг Климента.

— Здравствуйте, доктор! — сказал с улыбкой Сен-Клер, подавая ему руку. — Ну, как, веселитесь?

— Да, конечно, — ответил Климент, чувствуя, что у него подкашиваются ноги.

И он почему-то обратил внимание на то, как непривычно выглядел Сен-Клер в этом турецком мундире, и особенно в феске.

— Шакир-паша и генерал Бейкер здесь?

— Да, были здесь. Полагаю, они еще не уехали.

— Тогда найдите их, Амир, и скажите, что я их жду на улице. Сами оставайтесь здесь, а мы тотчас же уедем, — сказал Сен-Клер. — И осторожно, капитан, без лишнего шума!

Он попрощался с Климентом и вышел. Теперь было ясно — они пришли не за ним. Ударом ножа Дяко оборвал не только свою жизнь, но и те нити, что вели к его соучастникам.

То, что оба генерала так поспешно покинули прием, удивило всех. Но об этом скоро позабыли бы в праздничной сутолоке, если бы Фред Барнаби не сказал миссис Джексон и еще кое-кому из своих знакомых, что паши получили приказ немедленно отправиться на фронт.

Приказ? На фронт? Почему так внезапно? — стали допытываться корреспонденты. Барнаби, от которого генерал Бейкер ничего не скрыл, рассказал, что получено тревожное сообщение: колонна генерала Дандевиля из отряда Гурко захватила Этрополе. Те, кто знал, где находится Этрополе, не могли этому поверить. Ведь все время считалось, что линия фронта проходила где-то далеко. А до Этрополе рукой подать, сразу же за горной цепью, даже в ее отрогах, как можно было увидеть на карте, принесенной любезным хозяином. В салоне только и было разговору, что о сражениях и осадах. Многие дамы и корреспонденты даже выражали опасение, что русские могут завтра же перейти через Балканы и тогда им будет открыта дорога на Софию. Припоминали летний набег того самого Гурко, когда он почти достиг Адрианополя...

Капитан Амир, адъютант коменданта, который шепотом сообщил генералам о взятии Этрополе и о приказе командующего немедленно выехать вместе с ним на фронт, недоумевал, как все это вдруг стало известно гостям. Сначала он пытался было делать вид, что и сам удивлен, а потом махнул рукой: раз его начальники не умеют хранить тайну, зачем ему притворяться!

— Да, это так, — отбросив всякую осторожность, заявил он дамам, среди которых была и Неда (эта молодая гяурка давно ему приглянулась). — Что ж, тем хуже для этого простака Гурко, — добавил он. — Обжегся под Эски-Зааром, а не поумнел! Аллах свидетель, его безрассудство будет дорого ему стоить! Ведь он и тогда сам полез в капкан. А уж теперь маршал Мехмед Али не даст ему выбраться оттуда!

Амир говорил холодно, презрительно улыбаясь одними глазами. Хотя чин его был невысок, он производил неотразимое впечатление на дам своей яркой внешностью. Миссис Джексон поддержала точку зрения Амира. Она сразу узнала в нем того, кто привлек ее внимание в мечети, и старалась встретиться с ним взглядом. Капитан, однако, смотрел только на Неду. Почувствовав это, она поспешила уйти и разыскать Леге. Консул в это время, желая разрядить атмосферу, отдавал распоряжение музыкантам играть вальсы, играть громко, непрерывно.

И вот пара за парой закружились в танце. Прошло немного времени, и уже никто, казалось, в этом большом зале не думал о войне. И все же война давала о себе знать. Это сказывалось в чересчур бурном темпе вальса, в легкомысленном настроении, незаметно охватившем гостей, в неудержимом желании танцевать наперекор всему, что было и что еще могло произойти и о чем теперь никто не хотел думать.