— Неправда, — сказал дон Винченцо и, как мне это ни прискорбно сообщать, дважды свалил ее на пол увесистыми оплеухами.

Год спустя, осуществляя покорение пригородных районов Неаполя (Джулиано, Маринелла и Секондильяно), дон Элиджо был обстрелян пулеметной очередью из сарая для соломы. Двадцать санитаров вынуждены были стеречь дона Винченцо, чтобы он не ворвался в операционный зал больницы «Пеллигрини». Он, конечно, нашел стрелявшего. Это был деревенский главарь, которого повсюду сопровождала огромная свирепая сторожевая собака, она могла испугать самого льва. Имя этого человека было дон Эудженио Пика.

— Подойди к нам, — сказал дон Винченцо, двигаясь ему навстречу.

Пика закопал оружие по вполне понятным причинам. Он снял с собаки ошейник и приказал:

— Взять его!

Еще до сих пор помнят об этом в Порта-Пиккола-ди-Каподимонте. Какой-нибудь семидесятилетний старик голосом, словно читающим строки Гомера, скажет вам: «Я это сам видел». Господи Иисусе! Дон Винченцо, упавший от толчка этого зверя, схватил его и, опередив на одно мгновенье, вонзил свои зубы ему в горло, вгрызаясь все глубже и глубже. Бедная собака. Бедный дон Эудженио Пика. Хотел бы я иметь дар сказителя или аэда,[77] чтобы оплакать их.

И вот настало время, когда весь Неаполь и его окрестности, включая Саннию и Ирпинию, подчинялись либо дону Элиджо, либо дону Винченцо. Традиция не позволяла делить верховную власть, два претендента на звание главаря должны были оспаривать эту власть в окончательной борьбе до полной победы одного из них. Noblesse oblige.[78]

Как-то июльской ночью дон Элиджо и дон Винченцо вышли вдвоем, почти в обнимку, прогуляться по пустынной аллее в Камальдоли. Они не были вооружены до зубов, как это можно предположить, и не думали прибегать к каким-либо нечестным действиям: они не припрятали бритву в носовом платке, горсть перца, который можно бросить в глаза соперника, во тьме не укрывался кто-нибудь из приближенных, факты свидетельствуют о том, что этого у них и на уме не было.

Они уселись на травку, внизу у их ног сиял огнями Неаполь — чудесное царство, которым должен завладеть один из них. Каким призрачным и волшебным казался этот город, осиянный огромной луной: он был похож на разноцветный штандарт, на дорогой приз.

Наконец друзья, крестный отец и крестник, дон Винченцо и дон Элиджо встали.

— Приветствую тебя, дорогой мой Элиджо, — сказал дон Винченцо.

— Приветствую тебя, — ответил дон Элиджо.

Они перекрестились, поцеловали друг друга в обе щеки. Отошли в разные стороны на несколько шагов. Каждый навел свой пистолет на другого. Они много часов потратили на мирный разговор о том, что настал момент разделаться с «шишкой» сицилийской мафии, который во время своей поездки пытался захватить власть в Авеллино.[79] Поскольку приближался рассвет, они договорились стрелять одновременно, как только раздастся первый удар колокола.

Что было дальше, покрыто мраком. Раненый дон Элиджо уцелел, он получил Неаполь, но до самой смерти завидовал дону Винченцо, потому что тот стал живой легендой.

Вероятно, странно и стыдно, что подобная история о дружбе мне очень нравилась в детстве, я даже воображал себя то доном Элиджо, то доном Винченцо. Теперь могу только коротко сказать: какие страшные люди, какие благородные друзья!

Ах, какое отмытое и отглаженное мартовское утро пришло сегодня на улицу Караччоло, чистое, как простыня невесты или как лоб отпрыска царственного рода, которому воспитатель внушает: «Теперь ступайте и поцелуйте руку его величества, вашего отца». Асфальт между парком Джардини Пуббличи и морем сверкает, будто в него вкраплены мелкие осколки зеркала, которое выпало из рук вдруг ожившей донны Анны Карафа, герцогини Медина де лас Торрес. На горизонте колышутся два паруса. Из трубы замка Кастель-дель-Ово вьется знакомый дымок, может быть, старинная крепость решила сняться с якоря и стать островом, как Иския, Прочиде или Капри, которые в этом волшебном свете оказались совсем рядом. Под теплым солнцем ожили и взбодрились деревья, бульвары ждут появления бабочек, и вот одна, светло-голубая, летит пока еще медленно и неуверенно, ее выпустил их собственный Ной, она может через минуту погибнуть либо вернуться и сообщить: «Мы спасены, зима отступила в дальние пределы!» Море возле скал еще бурно пенится, но залив наконец успокоился и похорошел. Тормозные тарелки шести конок громко хлопают друг о друга, это похоже на одобрительные аплодисменты всему происходящему. С площади Мартири, Кьятамоне, из района Сириньяно появляются кормилицы и няньки, они несут, везут в колясках, ведут за руку детей из богатых семейств. Из переулка Санта-Мария-ин-Портико выплывает красно-синее облако шаров вместе с доном Винченцо Имбастаро.

Дон Винченцо не спеша направляется на улицу Караччоло, критически оглядывая свой товар. Спертый воздух нижнего этажа, где ночуют восемь членов семейства Имбастаро, не слишком благоприятно отразился на шарах. Один из них сморщился и сник (тут, вероятно, виновата старая карга, думает дон Винченцо, который вечно в неладах с тещей), но от теплой влажности улицы Караччоло он оживет. С таким обнадеживающим диагнозом дон Винченцо добрался до той части парка Джардини Пуббличи, которая выходит к морю. Тут расположено поле его деятельности. Он ходит взад и вперед, заманивая в сети избалованных детей: если один из них клюнет на приманку, десять других последуют его примеру, так день и пройдет.

Имбастаро — худой смуглый мужчина, его щеки и шея усыпаны бесчисленными родинками; в Санта-Мария-ин-Портико говорят, что, когда мать Винченцо была им беременна, она хотела заполучить луну с неба. И, ради бога, не надо раздевать его, потому что этот пятнистый сорокалетний мужчина ко всему прочему еще и исполосован многочисленными шрамами, следами ранений во время войны в Африке. Он каждый месяц подает прошение на прибавку пенсии, но где найти отмычку, которая отопрет заржавевший бюрократический замок? Сегодня, если у тебя нет покровителей и «руки», человек — пустое место. Разве вы не знаете, что сам господь бог, вечная слава ему, окружил себя в раю святыми, а на этом свете — духовными лицами? Эта неслыханная мысль нравится дону Винченцо, и он усмехается, потом достает из кармана кусок лепешки и начинает есть. Разноцветные тени шаров служат, видно, добавкой к его завтраку, и он кажется от этого вкуснее.

А тем временем со стороны улицы Партенопе медленно приближается открытый автомобиль инженера Z.

Его ждут на фабрике Кампи Флегреи. Ничего, пусть подождут! Сегодняшнее утро — просто царский подарок, тем более что в воздухе уже чувствуется приближение либеччо,[80] который расплавит асфальт, разметает цветы на клумбах, и через час-другой слова «милое утро» уже будут запоздалыми. Инженер твердит сам про себя строчку незамысловатых стихов: «Как морская волна, ты уйдешь навсегда…», из радиоприемника звучит тихая музыка под стать этим словам. Он останавливает машину у тротуара в метре от продавца шаров.

Инженер закуривает сигарету, разглядывает малыша, который спит в коляске (Z сам был таким же избалованным ребенком богатых родителей приблизительно в двадцатых годах), и смотрит на сказочный зонтик из шаров, который раскачивается и трепещет в воздухе. Неаполитанский продавец — самый любезный, общительный и сердечный человек, каким бы товаром он ни торговал, сладким или горьким. Имбастаро впивается глазами в инженера, берет под козырек, улыбается, показывает на свою лепешку и от всей души предлагает: