Я спросил:

— Зачем такие жертвы и такая предусмотрительность? Ведь ты и Кьеркия не были бедняками.

Адвокат ответил:

— Ха! Каждый из нас следовал правилу: увеличить, а не уменьшить свое состояние. Человек работал не ради себя самого, а ради собственного имени. Я достиг этого, Кьеркия тоже стремился к этой цели и постепенно, медленно, но верно его положение улучшилось. Скажи, а как твои дела? Ты много работал, но почему-то не разбогател. Ты не подсчитывал с женой по вечерам расходы? Ты тратил и тратил, а она тебе помогала в этом?

— Вероятно, — ответил я. — А может быть, и нет. Люди похожи на воздух, которым они дышат. Тот воздух, который вдыхали мы, был кислым и черным воздухом бури. Нас постигли страшные катаклизмы и божий гнев. Будущее с годами превратилось в ничто. Слово «завтра», поверь мне, уже не имело смысла. А когда буря утихла, хотя это, может быть, нам только показалось, наши часы и календари окончательно сошли с ума. Нашим лозунгом стало: сегодня, сегодня, сегодня; просыпаясь, мы заново рождаемся и намечаем программу на двадцать четыре часа; засыпая, мы с чувством удовлетворения умираем, опустошенные и вялые: мы все отдали и все взяли. Мы пишем нашу дорогую жизнь мелом на доске, а кто-то ее немедленно стирает тряпкой. Нас не соблазняет движение вперед; заведя наши безумные часы и взглянув на календари, мы готовы, как коршуны, упасть камнем вниз, чтобы урвать самое лучшее. Круг наших интересов узок, как ремень от брюк, он замыкается вокруг пояса. Да это вовсе и нельзя назвать интересами. Мы жаждем богатства и счастья, по-рабски обожаем их, но схватываем на лету, только когда редкий случай приблизит их к нам; если же они далеки, труднодоступны, эфемерны, то они нас не привлекают, охота была силы тратить, говорим мы.

Я замолчал и посмотрел на адвоката.

— Боже мой! — воскликнул он. — Какой стыд, какое надругательство над древними святынями, сын мой!

Я продолжал:

— Появилась новая вера в Фортуну, мы поклоняемся ей и строим для нее храмы. Фортуна и только Фортуна может в одну минуту возводить небоскребы, превратить нас из нищих в миллионеров, придать нам силу и обаяние. Богиня, которой мы служим, не требует от нас взамен жертвоприношений и благоразумия за свои крупные и мелкие милости. Хотите карточки футбольного тотализатора, номера лотереи — извольте! Легальные и нелегальные игорные дома — пожалуйста. Тотализаторы на скачках и автогонках — только прикажите. Игра на бирже — только захотите. Сколько миллионов прибыли сулят ценные бумаги? Сколько холодильников и телевизоров обещает радиокомпания тем, кто незамедлительно станут участниками ее конкурсов? Хотите своим находчивым ответом завоевать приз «Золотой кулич»? Или получить одну из маленьких вилл, которые дарит своим покупателям знаменитый король зубной пасты X? Молодец, синьор Кайо, вы угадали: парижский певец, который никогда не расстается со своим соломенным канотье, это, бесспорно, Морис Шевалье, десять серебряных тарелок — ваши. Вот вам миллион, придумайте нам простую, но броскую рекламу для нашего несравненного товара. Наши крупнейшие поэты и писатели будут оспаривать в будущий четверг академическую премию в восемь миллионов. Отправьте открытку, и вы будете участвовать в розыгрыше… Не выбрасывайте входной билет, который вы потом соедините с другой половиной и… было три часа утра, когда мисс города Анконы после одиннадцати туров голосований стала мисс Италия. Пятьдесят литров масла «Джи», купальный сезон в Бордигере, прекрасный режиссер ищет новые лица для своего фильма. Понимаешь ли ты, папа, что происходит? Нужен выигрышный билет, выигрышный билет, выигрышный билет! Дорогой адвокат, мы расставляем невинные сети, чтобы заполучить Фортуну, только и всего. Она — всё: наша карьера, наш счет в банке, наша семья, наше убежище. Да что я говорю! Фортуна — наша колыбель и наша могила. Человек 1911 года считал себя незаменимым, он видел свое предназначение в совершении каких-то действий и осуществлении каких-то идеалов. Нынешний человек живет в атмосфере луна-парка, удивительного балагана, рулетки, чувствует себя безликим, неестественным, случайным; вот это он, но он мог быть и другим, он родился не по воле Неба, ему просто выпал такой жребий (как и многие блага и неудачи, радости и горести, которые нас окружают). Бесполезно трудиться, стараться, говорим мы, надо идти на риск и делать ставки.

Мы остановились как раз у входа в наш дом на улочке Казале. Я пытался вдохнуть запах, вернее, аромат стружек и опилок, но столярной мастерской во дворе, под сенью огромного ореха уже лет двадцать как нет, я прочел это на челе адвоката (который останется бродить по этим местам, вероятно, до моего окончательного возвращения сюда) и вздохнул. Он растерянно смотрел на меня. Потом я услышал его бормотание:

— Случайные люди… люди, вытянутые по жребию… ах, что ты говоришь, что ты говоришь… С подобной повязкой на глазах вы способны на любой мятеж, на любой конфликт, на любую смерть. Достаточно подсказать вам путь через насилие к быстрому и легкому достижению веселой и богатой жизни, как вы, не задумываясь, ринетесь к цели, не правда ли?

Я уже было собрался ответить: «Конечно. Давай подкинем монету в воздух и…», как вдруг заметил, что адвокат исчез (ощущение было довольно неприятное, словно ты поднял ногу на ступеньку, а ее нет). Среди этих старых камней был я один — бледный чужой человек, турист.

Если, положим, мне уже сейчас удастся купить себе место на кладбище (думаю, они продаются, и даже в рассрочку), то надо хорошенько подумать, как бы это поинтереснее оформить мою будущую могилу.

Мне претит великолепная никчемность цветов, и если бы меня попросили дать им определение, то я, не раздумывая, сказал бы так: цветы — это растения, которые не трудятся. Да, да. Сравните, скажем, горный хребет и плодоносный сад. Так вот, цветы — это все равно что бесплодные горы. Позволю себе заметить, что гораздо больше, нежели бездельницы розы, мне по душе трудолюбивые овощи.

Итак, решено: не бывать цветам у меня на могиле; уж лучше пусть лежат на ней белые и черные камешки, которыми смогут забавляться мои дети, пока их мать будет молиться и сокрушаться или, наоборот, тихо радоваться. Словом, хочу, чтобы была галька. На солнце она переливается теплыми тонами, а в дождь блестит, словно обсосанные леденцы.

И вот на днях у меня состоялся разговор со служащим похоронного бюро; как мужчина мужчине, я выкладывал ему свои соображения, а он брал их на заметку так, будто записывал предписания врача.

— Желаете ли вы, чтобы вас похоронили в вечернем костюме?

— Ничего подобного: в непромокаемом плаще, резиновых галошах и рубашке а-ля Робеспьер. Никаких воротников, вы же понимаете, что уже через несколько дней он будет болтаться вокруг моей высохшей шеи.

— Совершенно справедливо. А как насчет надгробной речи? Не хотите ли распорядиться, как должен выглядеть оратор?

— Да, конечно. Все равно, кто это будет, лишь бы он заикался и говорил долго. А еще — черные круги под глазами, рыжие волосы, нервный тик и сломанный зуб впереди. Мне хотелось бы, чтобы у друзей, которые придут отдать мне последний долг, в какой-то момент возникло желание оказаться на моем месте. Не знаю, понятно ли я излагаю.

— Все понятно. А что касается гроба, какую форму вы предпочитаете?

— Спиралевидную.

— Спиралевидную, я вас правильно понял?

— Именно, в молодости я выступал в цирке, изображал там человека-змею.

— Понимаю. А гвозди с какими шляпками?

— Никаких гвоздей, пусть захлопывается, как автомобильный багажник.