— Меркурий, говорите? Так ведь он, извините за выражение, не успел родиться, а уже воровал!

Вмешался угольщик Тешоне:

— Серьезно? Как акционерное общество?

— Сейчас я вам объясню… Дело было так: Майя,[41] его мать, — отцом был, конечно, как всегда, Юпитер — родила его глубокой ночью в пещере; повитуха обмыла и запеленала младенца по всем правилам искусства, положила в люльку и говорит ему: «Ах ты, потаскун проклятый, как подумаю о тех бедняжечках, что через двадцать лет повстречаются тебе в этих краях!» Поцеловала роженицу и вышла. Меркурий — ни звука: он уже задумал встать на рассвете для великого дебюта в роли мошенника.

Тут не выдержал парикмахер Пальяруло:

— Вы что, нас разыгрываете, дон Федерико? Меркурий был пухленький беззубый малыш и весил четыре килограмма, так или не так?

Бывший служитель лицея ответил:

— Так-то оно так, а все-таки вы мне поверьте. Ведь, во-первых, он родился на Востоке, а во-вторых — был богом торговцев и воров. Дорогие дон Сальваторе и дон Альфредо, неважно, чем вы торгуете, сливами или антрацитом… если бы вам не покровительствовал Меркурий, если бы он не научил вас, как обрызгивать уголь и освежать виноград, а главное, как обращаться с весами, прощай и торговля, и прибыль, и вся ваша спесь!

Откликнулся торговец фруктами Кадамартори:

— Очень может быть. Откровенность за откровенность, в моем ремесле главное — быстро взвесить. Посудите сами, должен я брать в расчет мух и червей?

— Ну еще бы… Да ради бога! А вот подумаем-ка лучше, кто будет строить себе дворец из камней, которые дон Альфредо подкладывает в свой товар… отправитель или получатель?

— Да, я подкладываю камни! — горестно воскликнул вдовец, снял и отдал мне очки (у него была просто мания — он боялся, что они от всего разобьются, даже от вранья). — А иначе как же быть с отходами, с углем, который на глазах превращается в пыль?

Бывший служитель лицея возразил:

— А как быть с пылью, которая постепенно превращается в уголь? Попались, дон Альфредо? Ладно, не будем больше об этом… вернемся лучше к нашему дону Меркурию: едва взошло солнце, а мать еще спала, постанывая, потому что ей снились схватки — сладостное воспоминание о муках, которое вознаграждает женщин за роды, — он вылез из люльки и был таков. Ах, как ему понравился этот мир… тут можно было столько узнать, столько украсть! И чтобы как-то излить свою радость, он спросил у проползавшей мимо черепахи: «Бабушка, а ты знаешь такой мотив… тата-тата-тата-татата-татата… припев песенки „Фуникули-фуникула“?»[42] — «Я о нем и слыхом не слыхивала… — ответила она. — Я всего-навсего черепаха, за кого ты меня принимаешь?» А он ей: «Боже правый, какая врунья!» И с этими словами убил ее, снял панцирь, натянул семь струн, и вышла у него лира, стариннейший музыкальный инструмент, который до сих пор чтут в музеях и университетах!

— Постойте, а что это была за лира?

— Да вроде лютни… плохонькая, кое-как настроенная мандолина, одна из первых… Меркурию было всего несколько часов от роду, но ему так нравилось жить на свете!.. Он смастерил себе лиру и играл на ней, потому что у него не хватало слов, чтобы рассказать земле, как он ее любит. Ах вы, мои деревья и небо, дороги и лужи, скалы и реки, хлеба и мельницы, изгороди и стада, я вас всех обнимаю и благодарю этой музыкой! Но дела есть дела, и он тут же придумал хитроумный способ завладеть волами Феба-Аполлона.

— Какого Аполлона, дон Федерико, этого неотесанного мужика из наших местных?

— Дон Розарио, похоже, у вас в голове одни опилки! Не я ли вам сообщал, что это была одна из главных персон на Олимпе, бог солнца и искусств, покровитель гадалок и гимнастики, праздника Пьедигротты и консерватории.

— Да, что-то припоминаю… но как же такой знатный синьор держал волов?

— Другие были времена, дон Розарио… тогда боги, короли и сельская знать не окружали себя роскошью и великолепием, как сегодня. Каждый в своей области и по своему призванию трудился, сражался с чудищами, карал и воздавал почести. Богам пришлось засучить рукава и все создать самим: жару, холод, свет, тьму, изобилие, голод, войну, мир, похоть, страдание, утешение, вино! Так вот, Меркурий выбрал пятьдесят лучших волов Феба и устроил такую проделку: срезал у каждого все четыре копыта и перевернул их задом наперед, чтобы следы повели Аполлона в противоположную сторону… а себе парнишка обвязал ноги травой… он все учел до мелочей, прямо американец Форд, уверяю вас, он изучил организацию труда в утробе у матери!

В разговор вступил дон Антонио Пальяруло:

— Господи Иисусе! Если хотите знать, я тоже украл с подоконника в переулке Фигурелла в Монтекальварио половину курицы и, чтобы избежать кривотолков, съел ее сырой… но примите во внимание, что я был голоден и что мне тогда было два с половиной года.

Почтальон Винченцино Ауриспа на это сказал:

— И я только ходить научился, уже лазал через заборы за рябиной и арбузами… безумства молодости, дорогой дон Федерико… но послушаем, что случилось, когда Аполлон узнал, что у него не хватает ни много ни мало пятидесяти волов.

— Настоящее светопреставление началось… Трагедия! Скандал! Аполлон — стыдно сказать! — чуть от злости не лопнул, стал взывать к тучам и скалам, жаловался, сыпал проклятьями, в конце концов упал без чувств, полежал-полежал да и понял, что валяет дурака. Тогда и говорит: «Где же моя хваленая сила? Кто тут бог предчувствий и колдовства, волшебников и прорицательниц? Раз я хочу знать, что за тварь украла у меня волов и где она прячется, мне надо просто это угадать!»

Сапожник Деббьязе воскликнул:

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, как вас понимать? Разве эта способность не проявлялась у Аполлона сама по себе, разве он ею распоряжался?

Бывший служитель лицея ответил:

— Так-то оно так, но не забудьте про его волнение, про его ярость… Дон Альфредо, я обращаюсь к вам… разве вам никогда не случается всюду искать очки, которые сидят у вас на носу? Так вот, стоило Фебу сосредоточиться, и он сразу же понял, как все было. «Ну и родственничек! — говорит он. — Этот мой сводный братец родился нарочно, чтобы сделать мне гадость! Негодяй… по нему виселица плачет! Ну, я ему покажу, клянусь, выпущу из него кишки!» А сам тем временем уже мчался к дому Майи, перешагивая через гектары и болота. Входит к ней и что же видит? Меркурий завернулся себе спокойно в пеленки, лежит в люльке и спит, вернее, притворяется спящим, а волов он давно убил и спрятал в соседней пещере.

Парикмахер Пальяруло усомнился:

— Не будем преувеличивать, дон Федерико. Каким образом грудной ребенок мог забить столько волов?

— Да что объяснять, вы все равно не поймете, что такое божество, я тут мечу бисер перед свиньями! Смерть… это не всегда сметающая вас морская волна или обвал, иногда это и невидимый волосок, ничтожная мелочь, холодный взгляд, который касается вашего плеча. Меркурий окинул ледяным взглядом пятьдесят телят, и у них как по команде вскрылись вены… ясно?

— Ну то есть как бы сглазил, — подал мысль дон Розарио Непета.

— Про злой глаз завтра… — пробормотал бывший служитель лицея. — Но вернемся к Фебу. Он кидается на Меркурия, хватает его, трясет, а дальше все как в «Тангейзере»:[43] «Ты украл моих волов!» — «С ума ты сошел!» — «Содрал с них шкуру и разрубил на четыре части!» — «Да зачем мне это? У меня и зубов-то нет, я еще молоко сосу». Между тем прибежала Майя. «Как вы смеете! На помощь, караул! Люди, боги, сюда, дон Аполлон хочет задушить моего ребенка!» Короче, не обошлось без вмешательства верховных властей Олимпа. Великий Юпитер в жизни так не веселился… он убедил Меркурия сознаться и предложил, чтобы ребенок возместил Фебу убытки — отдал ему волшебную лиру.

— Черепаховую мандолину?