— Бесстыдная шкуреха! Мужу на шею вешается при всех, а сама…

— Про кого это ты, Дема, говоришь? — спросила с любопытством Варя, но Демьян отмахнулся от нее.

— Все вы хороши! — проворчал, ложась на высоко взбитую перину и отворачиваясь к стене. Он все еще не решил, говорить брату или нет. Страшно! Смертоубийство выйдет, все узнают, проходу по селу не будет. Скрытый грех — бог судит, а откроется — люди. Но гнев на отца и сноху, жалость к обманутому брату, души не чаявшему в жене, требовали каких-то действий, и Демьян злобился на всех, мучился, решая тяжелый вопрос, и никак не мог его решить.

Наталья первая почуяла, какая беда ей грозит, и замерла от ужаса. Хитрым бабьим умом искала она способ предотвратить беду и не находила. Оберегая мужа от Демьяна, вилась возле него, наряжалась в привезенные им обновки, ворковала не переставая о том, как ночи не спала, ожидая его. Свекру, встретившись с ним в лавке, сказала:

— Скорей надо уезжать. Догадался Демьян, скажет Акиму.

Тот побледнел и задумался. Нельзя допускать такого. По себе чувствовал Петр Андреевич, как страшна ревность. У него огнем душа горела, когда представлял себе Наталью с сыном наедине. А ведь Акиму Наталья по закону жена.

Прежде всего он услал среднего сына с батраками на Нуру — там у них пятьдесят десятин посеяно — к уборке готовиться. По возвращении Демьяна Петр Андреевич вместе с Акимом уехали в аулы скот набирать.

Наталья со своей стороны принимала меры. Ласкаясь к мужу, она жаловалась, что младшая сношельница завидует им, плетет мужу бог знает что на нее, а Демьян верит и косится…

— Потерпи, Наташа! Недолго осталось. Вернусь из Петропавловска, начнем в городе устраиваться. А на Варьку плюнь. Ей ли с тобой равняться? — утешал жену Аким.

До самой отправки Акима с гуртами в город Петр Андреевич и Наталья не давали братьям и на минуту остаться вдвоем. Аким этого не замечал, но Демьян все понял. «Боятся, следы заметают вместе», — думал он. И если вначале больше винил отца, помня бледность и растерянность Натальи, когда Петр Андреевич заставил ее ехать с ним в поле, но теперь пришел к выводу, что по своей воле живет старшая сноха со свекром. Когда Аким перед отъездом прощался с семейными, Демьян ему кинул: «Смотри, братуха, за прибылью далеко едешь, как бы дома убытка не понес», — и исподлобья метнул взглядом на отца и Наталью.

Аким вздрогнул, но жена с плачем повисла на шее, отец заторопил батраков трогать гурт, и он уехал, не вдумавшись в слова брата.

— Не убивайся понапрасну, Поля! Придет время, увидим мы наших ясных соколов, — говорила певуче Катя Потапова жене Мухина. Обе женщины сидели рядом возле кухонного стола. Когда гостья пришла, Катерина стирала. Две большие корчаги стояли возле корыта. Белье уже выпарилось за ночь, осталось отстирать и за полосканье приниматься, но помощники еще не вернулись из школы. Ребята носили матери воду из колодца и выливали остирки на улицу…

Тяжелое свое горе женщины переносили по-разному.

Катя Потапова спрятала боль и тоску, и о ее слезах, кроме подушки, никто не знал. Сыновья всегда видели мать бодрой и даже веселой. Она внушала им, что отец вернется из ссылки, поэтому должны они хорошо учиться, быть сильными, крепкими, как отец. От помощи, предложенной партийной организацией, Катя категорически отказалась.

— Да что, больна я или старуха? — говорила она Алексею, часто заходившему к Потаповым до ссылки. — Мне уж сынки помогать могут. Работу дайте. Сам знаешь, ничего Гриша от меня не скрывал, обо всех ваших делах известно мне…

Старший сын Григория, глядя на мать, тоже старался крепиться и если, вспомнив про отца, не мог справиться со слезами, то убегал из дому, чтобы никто не видел, как он плачет. Когда Саше пошел тринадцатый год, он стал считать себя взрослым, серьезно обсуждал все домашние дела, следил за порядком в доме, помогал матери в работе и часто покрикивал на младшего братишку, особенно если тот начинал плакать.

Миша, все такой же худенький и ловкий, пытался во всем подражать старшему брату.

— Мы — рабочий класс, — с забавной серьезностью, хмуря светлые бровки, совсем по-отцовски говорил он.

— Тоже мне! До рабочих тебе расти да расти, — усмехался старший брат.

Мать, слушая сыновей, улыбалась немного грустной улыбкой, чувствуя, как больно ноет сердце.

После ареста Алексея и ухода в подполье Антоныча Катя было затосковала. Ей показалось, что погибло все, за что боролся Гриша, и у нее было такое чувство, как будто вот теперь она уже потеряла мужа навсегда.

Склонясь над корытом, когда дети были в школе, Катя не удерживала слез.

Однако чувство безысходности у Кати длилось недолго.

Как-то вечером к ней зашел незнакомый человек. Он заботливо расспрашивал, как живет с ребятами, не надо ли в чем помочь…

— А вы кто будете? — спросила Катерина.

— Зовите просто Максимом. Меня Антоныч послал. От Григория письмо пришло, — ответил гость.

У Кати сердце забилось от радости, но пока незнакомец не показал ей письмо мужа, она была осторожна: ведь Федулова давно уже нет в городе. Потом они долго беседовали. Узнала Катя, что работа идет по-прежнему, обрадовалась, и тоска исчезла.

Катя высказала Максиму свое затаенное желание — работать с подпольщиками вместо Гриши.

— Что ж, Катерина Максимовна, мы вам верим, только надо поучиться немного. Приходите на занятие кружка, я веду его, — ответил Максим.

И Катя стала посещать кружок при станции.

На первомайской маевке железнодорожников она услышала выступление товарища, приехавшего из Омска. Катя крепко запомнила слова о том, как теперь надо рабочим бороться с царизмом, и с тех пор не давала покоя Максиму, требуя, чтобы ей поручили «настоящее дело».

Она все больше и больше втягивалась в работу подпольной организации, любое поручение выполняла с радостью, но товарищи берегли «Гришину жену», как звали Катерину все за глаза, и старались не подвергать опасности: ведь ей ребят надо воспитывать.

Чаще всех забегал к Кате Хатиз. Они вместе читали прокламации Омского партийного комитета, нелегальную литературу. От него Катя узнала об организации рабочей дружины, в которую вступали железнодорожные и городские рабочие, партийные и беспартийные. Но скоро Хатиза забрали в солдаты. Он прислал Кате письмо из Тюмени. «Своего города и друзей не забываю, но и здесь я нашел друзей», — писал он.

— Значит, и в армии есть революционеры. Правда, Максим? — передавая письмо руководителю кружка, спросила Катя.

— Правда, Катерина Максимовна! Революционное движение растет, как бы ни свирепствовали враги рабочего класса. По себе суди: сослали твоего мужа, а ты на его место встала, да еще двух борцов растишь, — ответил ей Ружин.

Хатиза в организации заменил его младший брат Карим, и он теперь приносил Кате книжки и листовки, сообщал о собраниях. Она настояла, чтобы ей поручили распространение прокламаций по городу.

— Все видят, как я каждый день тащусь через весь город с узлами грязного или чистого белья, хожу по купеческим домам. Никто и не подумает, что в узлах прокламации спрятаны, — убеждала Ружина Катя.

Собраний рабочих, на которых выступал «наш товарищ», Катя не пропустила не одного. Однажды после выступления он долго задушевно разговаривал с ней, расспрашивая, как живет с ребятами, как дети учатся…

— Пятерочники! — с гордостью сообщила Катя.

— В отца, значит, сыновья. Отлично свое дело делают, — похвалил приезжий революционер.

— За матерью пойдут — тоже хорошей сменой нам будут, — улыбаясь вставил Максим и рассказал, как заменяет Катя мужа.

— Это прекрасно, но будьте осторожны. Вы мать, и у детей больше никого нет, — серьезно предупредил сероглазый парень и крепко пожал ей руку.

У Кати будто силы прибавилось после этой встречи. Ведь о «нашем товарище» она много слышала еще от мужа.

Через год после ссылки Григория с товарищами Катю приняли в партию и поручили вести пропаганду среди женщин, живущих в железнодорожном поселке.