— Еще кто услышит, — говорила она.

— Скоро придет время, когда будем петь не таясь любые песни, — сказал Антоныч. — Сейчас поговорим с часок о будущем, и надо прощаться. Явку берегите от подозрений. Большая вам, товарищи, работа предстоит: ведь Акмолинский уезд по территории очень велик, среднее европейское государство можно разместить вполне. Я убежден, что как только мы с Витей приедем в Петропавловск, вскоре же свяжусь с Омским комитетом. В следующий раз вам с ним новости сообщу… — Старый слесарь заволновался и несколько мгновений молчал.

Молчали и все, пристально глядя на него, ожидая, что он им еще скажет.

— Всего несколько лет назад начали делать первые революционные шаги в глухом Степном крае. Нас была маленькая группка. А сколько теперь шагающих с нами рядом, — заговорил медленно, не скрывая волнения, Антоныч. — Вас как будто тоже не много остается здесь сейчас, но это не так. И в городе, и в селах, и в аулах — везде есть сочувствующие нашему делу. Некоторые даже из чужих нам идут с нами. Вон как Демьян Мурашев, Аксюта зовет его родионовским Степанычем. Мы послали к нему друга, он поможет ему понять умом нашу правду, и, не бойся, Гриша, — обернувшись к Потапову, добавил он, — не помехой нам будет Демьян, а помощником, так мне кажется. В отдельных случаях и среди враждебных нам классов встречаются люди с совестью. Некоторые из них становятся попутчиками революции.

Я знаю, вы будете работать, — продолжал старый большевик, — не ожидая награды. Но ваши дети, будущие поколения, не раз вспомнят о вас, скромных подпольщиках глухой окраины, в своем светлом будущем…

Антоныч говорил долго и горячо, а когда смолк, Аксюта обняла его и порывисто поцеловала.

— Придет письмо от них — скорей перешлите мне, — шепнула она.

— Не беспокойся, дочка! Об этом всегда буду помнить, — ответил тихо Антоныч.

Все товарищи, распростившись, вышли из домика. Крупные звезды мерцали на чистом небе, было тихо-тихо. Федулов и Аксюта пошли к ее двору, задушевно разговаривая.

…Утром обоз цепочкой потянулся по Петропавловской дороге. Одной из подвод правил Антоныч. Григорий проводил обоз до последней мельницы.

«Придется ли еще встретиться с Антонычем?» — думал он, грустно глядя вслед все уменьшающимся подводам и шагавшим рядом вслед человеческим фигуркам. Антонычу Григорий передал письмо для Кати и сыновей. В тот миг и почувствовал нестерпимую тоску. Так захотелось оказаться в родной семье, среди любимых…

«Может, и жену с сынишками не увижу, все может случиться», — медленно текли грустные мысли.

Перед глазами встала Катя, любимая жена, верный друг и товарищ, Сашутка, вихрастый, беленький Мишутка, считающий себя тоже революционером…

— Хватит киснуть! — оборвал себя вслух. Он должен нести всю ответственность за подпольную революционную работу в Акмолинском уезде. Товарищи признают его старшим руководителем…

Нахлобучив резким жестом шапку, Григорий повернулся к городу и твердыми шагами пошел по накатанной, скрипящей под ногами дороге.

— Первые шаги, почетные шаги, — вспомнил он слова Антоныча.

Праздничные дни братья Потаповы и Мухины проводили обычно вместе. С ними была и Манечка, по возрасту средняя между старшими — Сашей и Стенькой — и младшими — Мишей и Ваняткой. Беленькая, с длинной русой косой, кареглазая, Маня стала хорошенькой девушкой, и не один из выселковских парней охотно бы пошел провожать ее, но она не ходила еще на улицу, довольствуясь обществом братьев и их друзей. С младшими Маня по-прежнему любила повозиться, но стоило только подойти молодым слесарям, как она сразу же скромно садилась в сторонке.

— Эх ты! Как Сашка придет, так и скиснешь, — с досадой сказал ей однажды Мишка, когда Манечка, завидев подходивших старших ребят, оттолкнула его и села на завалинку.

Александр услышал слова младшего брата и по-новому, внимательно взглянул на Стенькину сестру. Ему польстило, что Маня принимает его за взрослого парня.

С этих пор его отношение к Манечке изменилось. Александр неожиданно для себя вдруг увидел, какие у Мани ясные, ласковые глаза, какая она ловкая, тоненькая. «Красивая, лучше всех девчонок в поселке», — думал Саша. Он с нетерпением ожидал вечерами прихода братьев и сестры Мухиных, но, увидав Маню, терялся: как теперь с ней разговаривать? Шаловливо толкнуть по-прежнему, крикнуть, что взбредет в голову, неловко — Маня уже девушка, а обращаться по-взрослому еще не умел. Молча сидели они рядом, смущенные зарождающимся чувством нежности, не замечая взглядов Стеньки и даже Мишутки. Детство для обоих кончилось. Иногда Саша подмечал, как заливается лицо Мани румянцем, когда они остаются вдвоем. В такие минуты Саша словно подрастал в собственных глазах. Ему хотелось сделать что-нибудь приятное для подруги…

Разговаривая с молодыми слесарями в депо, Саша выспрашивал у них, как они гуляют с девушками, куда ходят. Услышав, что черноглазый Ванька сказал товарищу: «А мы завтра с Дунькой в электротеатр пойдем», и ответ того: «Варька звала в народный дом поплясать», — Александр сразу решил, что в воскресенье пойдет с Маней смотреть картину; танцевать еще надо получше научиться, а то просмеют.

«А как же ей об этом сказать?» — думал Саша, шагая рядом со Стенькой, когда они в субботу возвращались из депо. Его обычная смелость исчезла. Стенька шел тоже молча. Степан хоть и был старшим, но, по-прежнему малоразговорчивый, всегда ждал, когда первым заговорит товарищ.

— Стенька! — сказал наконец Александр и опять замолчал. Степан поглядел на него.

— Чего ты? — после долгого ожидания спросил он Сашу, удивленный его странным настроением: то как колокольчик звенит, а сейчас — в молчанку играет.

— Пойдем завтра в электротеатр и Маню возьмем с собой, — прошептал Сашка, покраснев.

Стенька изумленно посмотрел на него. «Чего еще выдумал?» Деньги даром тратить они не привыкли и еще за плату никуда не ходили. Но, увидев краску на его лице. Стенька неожиданно широко улыбнулся. Он понял, в чем дело, недаром был на год старше. Кавалером Манькиным хочет Сашка стать. Это его обрадовало. Сестренка-то тоже ведь с Сашки глаз не спускает.

— Что ж, пойдем, — после размышления ответил он. — Не знаю только, даст мама денег или нет…

— А ты и не проси. Я на всех попрошу у матери, — обрадованно перебил Александр, довольный согласием товарища и тем, что тот не говорит о сестре. — Приходите к нам после обеда с Маней, — добавил он.

Больше до дома они ничего не сказали друг другу.

— Мам, ты дашь мне целковый на завтра? — мучительно краснея, спросил вечером Александр, когда младший братишка улегся спать.

— Дам! А на что тебе? — ответила Катя, глядя на сына. Он всегда отдавал ей весь свой заработок и попросил денег первый раз.

— Мы со Стенькой и Маней завтра сходим в электротеатр. Все товарищи пойдут, а у Мухиных с деньгами хуже, нам ведь папа теперь помогает, — торопливо пояснил Сашка.

— Ну и сходите. Большие ведь уж стали, сами деньги зарабатываете, — весело ответила Катерина и, вынув рубль, подала сыну. Он тотчас ушел за печь к брату.

«Не видела, как и вырос, кавалером стал, — улыбаясь думала мать. — Вишь, девушку в театр хочет вести». И она ушла в воспоминания о собственной молодости, о том, как первый раз пошли они с Гришей вдвоем с вечерки…

«Что ж, подружатся, а там и поженятся. Манюша девушка хорошая, — думала она. — Им, поди, не придется мучиться вот так, как нам. Чуть не всю молодость врозь живем, а там уже и старость придет, дети догоняют…»

Тоска о муже тяжелым камнем давила душу, но Катя боролась с ней.

«Гриша теперь близко, весточки часто присылает. Приедет Антоныч — будем робить, чтобы скорее вместе могли жить», — бодрясь, говорила ома себе, но скупые слезы смочили ресницы.

Во сне ей привиделся Григорий, но сколько Катя ни старалась догнать его, он уходил от нее все дальше и дальше. Потом послышались выстрелы, показалось зарево, муж скрылся, и она горько, навзрыд заплакала.