И вот Аксюта в городе, но по милости братца в нем совсем не нуждается и, встречаясь, лишь кивает в ответ на поклон. А она ему нужна как воздух. Тысячу бы не пожалел на нее… И о документах позаботился, старатель!

Аксюту с детьми и Евдохой привезли к Антонычу за два дня до нового года.

— Ну что ж, Аксюта, в городе тоже люди нужны, а от Демьяна помощь ты правильно приняла, — сказал ей слесарь.

Через несколько дней для Железновых подыскали избушку на той же Степной улице, дома через три от слесарной. Саманная изба делилась ка комнату и кухню, были и сенцы и теплый двор с сараем. Договор купли-продажи оформил Трифонов, даже себе не сознавшийся, как его обрадовал переезд Аксюты в город.

Купили ей корову, сена, топлива, и еще остались деньги. А дня через три, по хозяйскому приказу, Яков привез два воза муки и продуктов. Теперь зима была обеспечена полностью, и угол свой есть. Можно было не спеша оглядеться, найти подходящую работу.

Маленькая Танюшка лепетала и, забавно переваливаясь, топталась по избе. Аксюта, подхватив дочку на руки, часто вглядывалась в маленькое личико, открывая все большее сходство с Кириллом.

— Матушка, посмотри! Ну вылитый отец, — говорила она свекрови.

— Краше было б в вашу породу, а то як та цыганушечка. Внучек Алеша увесь в свата, такой же беленький, — отвечала Евдоха.

Но, расхаивая внучку, старушка крепко целовала ее смуглые, румяные щечки. Аксюта смеялась. Она понимала наивную хитрость свекрови, и ей было приятно, что та хочет вспомнить об ее отце.

Дмитрий познакомил Аксюту с девушками, членами литературного кружка, и скоро она была завалена работой — вышивала белой и цветной гладью. Дорогу в ее избушку узнали и богатые дамы. Чистота и опрятность маленькой квартирки, скромные манеры и красота Аксюты — все нравилось заказчицам.

Дочка нотариуса Валя Соловьева и ее подруги, знавшие, что муж и отец Аксюты сосланы за политику, относились к ней восторженно.

— Она как Вера Павловна, да? — приставала Валя к Дмитрию.

— Может быть, и лучше! — вырвалось у него.

Девушка сразу смолкла и посмотрела на него широко открытыми глазами. Больше она с ним об Аксюте не говорила и вообще стала сдержанней.

Успокоившись за будущее — работы хватало, прокормятся, — Аксюта при встрече с Антонычем спросила:

— А когда же вы мне дадите настоящее дело?

— Подожди, Аксюта! Сейчас не время. Расти детей. Вот тебе книжки — читай понемногу и жди. Придет черед, — ответил слесарь.

Великолепное августовское утро только что началось; солнце, уже осветив все вокруг, продолжало еще скрываться за густым разнолесьем Борков.

Прозрачная синева неба, куполом опрокинувшегося над лесом и полями, сулила хороший летний день.

Август — лучший месяц в Степном крае. Еще не задули пронзительные ветры, не посыпались осенние холодные слезы с небес, но уже не мучает июльский сухой зной, дышится легко.

Березы и трепетные осинки в бору разукрасились золотыми, рубиновыми блестками и тихо колышут густой листвой. В тени деревьев желтизна не коснулась высокой травы, расцвеченной алыми ягодами костяники. Кое-где горделиво возвышаются пестрые шапки мухоморов, затмевая своей бесплодной красой скромные волменки, подосинники, рыжики…

Народ зовет август бабьим летом, и природа сейчас действительно похожа на красавицу в тридцать лет: юность прошла, но кто, взглянув на нее, не скажет: «Ах, хороша!»

Все, у кого имелась возможность отдохнуть на лоне природы, в эти дни с раннего утра выезжали из пыльного Петропавловска в Борки — самое живописное место в окрестностях города.

И сейчас к лесу подъезжала длинная вереница колясок. Веселые, нарядные женщины восторженно вскрикивали при виде каждого цветка, мужчины снисходительно усмехались.

Молодцы и горничные проворно расстелили на лужайке ковер и выставили батареи бутылок. Купечество без обильной выпивки не умело любоваться природой.

— Маша, расставляй посуду, а ты, Марфа, неси закуски, — распоряжалась Калерия Владимировна. Она предложила эту прогулку и сейчас очень мило хозяйничала.

Сидор Карпыч, растянувшись на краю ковра, молча наблюдал за женой. Шмендорф и Плюхин о чем-то мирно беседовали, стоя в стороне. Молодежь с шумом и смехом рассыпалась по полянкам, в поисках осенних цветов и ягод. Даша с мужем одновременно наклонились над кустиком костяники, стукнулись лбами и весело засмеялись.

— Дашенька, мой свет! Иди сюда. Вы слишком много с Сергеем ухаживаете друг за другом в обществе. Люди подумают, что дома ссоритесь! — будто в шутку крикнула Савина.

— Сейчас придем, Калерия Владимировна! — откликнулась Даша и лукаво стрельнула глазами на мужа.

О страсти Калерии Владимировны к Сергею говорило все общество. Нашлись «любящие» подруги, которые с удовольствием указали Даше на то, как Калерия Владимировна старается притянуть к себе ее мужа, и даже намекнули на возможный успех.

Ядовитые стрелы попали в цель, и молодая женщина погрустнела.

Как и с тестем, Сергей поговорил с женой откровенно, надеясь на ее ум и любовь к нему.

— Она ведь меня раньше за человека не считала, а за игрушку, не то что ты, моя радость! — говорил он взволнованно. — А сейчас увидела барыня, что твоей любовью да добротой папаши и мамаши стал человеком, вот и пришла ей блажь из меня снова ручную собачку сделать. Только не выйдет. Тебя одну люблю…

Даша поверила мужу. Снова ее счастье стало безоблачным.

С Калерией Владимировной она обращалась по-прежнему почтительно, хотя зорко наблюдала за ней, все больше убеждаясь, что муж говорил правду. Подругам Даша, когда они, завидуя ей, пытались вновь сплетничать под видом сочувствия, отрезала: «Я сама не без глаз. Пусть она унижается, а Сергей на нее и не смотрит».

Но Сонин был не совсем прав.

Калерия прожила до тридцати лет, никого не любя, праздная, бездетная, в жизни она видела одну цель — веселье, стремилась во всем быть первой. Натолкнувшись на неожиданное сопротивление Сергея, Калерия Владимировна сначала просто рассердилась: «Мальчишка, зазнался!» О том, что препятствием может служить скромная Даша, ей и в голову не приходило; семейный долг в ее понятии — сохранение приличий.

Сначала, изощряясь в кокетстве, Калерия только добивалась покорности: «Я ему потом покажу!» Но, выискивая способ подчинить упрямца, она много думала о Сергее и неожиданно пришла к выводу, что он не такой, как другие, лучший, захотелось, чтобы Сергей полюбил ее. Поздно проснувшееся желание быть любимой и любить самой быстро росло и крепло. Она страстно ревновала Дашу к Сергею и совсем не могла выносить близости Сидора Карпыча.

Оставаясь одна, Калерия часто запиралась в спальне и часами плакала, сидя перед зеркалом. Ведь она все еще очень хороша! Разве может равняться с ней эта купчиха! «Он все же из дворянской семьи, мой троюродный брат. Неужели его не отталкивает купеческая вульгарность?» — думала она.

Но от ревности Савина несправедливо унижала соперницу. С помощью мужа и глядя на Калерию Даша приобрела светские манеры; кроме того, в ней было много задора и ловкости — удачно сочетался отцовский темперамент с рассудительностью матери.

Организуя поездку в Борки, Калерия решила откровенно поговорить с Сергеем. Зачем он ее так мучает? Ведь любил же раньше. Может быть, ревнует к Коломейцеву? Эта мысль несколько утешила ее. Надо прямо объясниться, поступиться гордостью. А Коломейцев? «Пусть только Сережа слово скажет — и его вообще не будет в Петропавловске. Стоит шепнуть Александру Никоновичу да отцу благочинному…» — размышляла она, распоряжаясь приготовлением завтрака.

Ей не терпелось остаться наедине с Сергеем, но прежде следовало всех споить и в том числе — Сидора Карпыча.

Даша, вернувшись, начала помогать Калерии Владимировне хозяйничать, а Сергей опустился рядом с Сидором Карпычем, и они завели разговор о торговых делах. Скоро и все собрались у ковра. Начался завтрак. По знаку Калерии молодцы подносили новые и новые бутылки. Разговоры делались все оживленней, громче.