— Теперь вы не будете меня поддразнивать, а? — приставал пьяный Плюхин к Шмендорфу. — Чисто! — делая широкий жест рукой, гордо говорил он.

— Везде теперь утихли, вот и у нас, — не сдавался полковник. — Его превосходительству Столыпину — вот кому надо в ножки поклониться…

— А что нам было делать? Одних выловим — другие приедут. Нет, мы многого добились. Эх, и парень есть у меня, но молчу, молчу…

— Ловок твой тесть, да и ты маху не даешь, — ударяя Сергея по плечу так, что тот ежился, говорил Сидор Карпыч, и нельзя было понять, хвалит он его за ловкость или укоряет в чем.

Когда все «угостились» так, что некоторые и с места подняться не могли, Калерия Владимировна, притворяясь тоже опьяневшей, позвала за груздями. Несколько женщин встали.

— А молодые люди разве нас не проводят? — с вызовом говорила Савина, опираясь на плечо Сергея, сидящего рядом с ее мужем. — Дашенька, позволь похитить твоего мужа.

Сонина, улыбаясь, сказала:

— Сережа! Проводи Калерию Владимировну.

Но когда они пошли, беспокойно поглядела им вслед. «Савина так бесстыдно вешается на шею…»

— Наша златокудрая Венера пошла ва-банк! — шепнул Плюхин полковнику.

Тот взглянул на мелькавшее вдали светлое платье Калерии и пожал плечами.

— Слишком долго не сдается сей прекрасный Иосиф, — бросил он с иронической усмешкой.

— У него жена настоящая Психея! Посмотрите на нее, — ответил Александр Никонович.

Даша, что-то рассказывая подругам, звучно смеялась. Только яркий румянец, выступивший на щеках, говорил о ее волнении. Изредка она бросала взгляды в сторону Сидора Карпыча.

Уверенность в том, что жена, атакуя Сергея, только развлекается, у Савина в последнее время начала исчезать — до него дошли сплетни, — и он зорко наблюдал за ее поведением.

Савин еще не верил, что случилось самое худшее, но зачем Калерия ведет себя так, что про нее болтать начали?

Уход жены с Сергеем Сидора Карпыча раздражал донельзя, но он смолчал. Если вмешаться, языки заработают вовсю. Послушав немного купца Черемухина, нашептывающего ему про захватничество Семена Даниловича на рынке, он поднялся, намереваясь пойти вслед за женой.

Даша, не выпускавшая его из виду, сразу забеспокоилась. «А вдруг Сидор Карпыч не разберется! Изувечить может», — промелькнула у нее мысль, и она, улыбаясь, позвала:

— Сидор Карпыч, просим к нам!

Савин подошел. Даша любезно освободила ему место рядом с собой:

— Посидите с нами, расскажите, как киргизцы на стойбище живут. Вы с Калерией Владимировной ездили…

Савин начал описывать стойбище Джаманшалова, косяки его скакунов, думая про себя: «Видно, пустое болтают. Не сидела бы так спокойно Сергеева жена…»

Калерия увлекла Сергея в сторону, противоположную той, куда направились все.

— Сядем, Сережа! — предложила она, указывая на сваленное дерево. — Нам надо поговорить откровенно…

Сергей сел, чуть отодвинулся и вопросительно взглянул на нее. До последней секунды Калерия надеялась, что он заговорит первым, пощадит ее гордость, но он молчал. Вцепляясь отточенными коготками в мякоть ладоней, Калерия сделала последнюю попытку, прошептав:

— Нужно ли говорить?

— Я не знаю, о чем вы хотите со мной говорить, — подчеркнуто сухо ответил Сергей.

Он попытался встать. Но Калерия Владимировна словно обезумела. Она кинулась перед ним на колени, обхватила руками.

— Сережа, я люблю тебя, не могу жить без тебя…

Золотистые волосы рассыпались, глаза на побледневшем лице горели.

Сергей почувствовал, что еще мгновение — и уступит. Грубо отбросив тонкие руки, он встал.

— В вас не любовь, а каприз говорит. Вы никого не любите, кроме себя. Я вам не нужен был, пока зависел от вас. Теперь, когда Даша дала мне счастье, вы хотите все разрушить, — говорил он отрывисто, больше для себя, чем для нее, медленно отступая.

Калерия продолжала стоять на коленях, прижимая к груди руки и откинув голову, слушала его молча, не спуская с него глаз, полных мольбы.

— Не приставайте больше ко мне! — кинул Сергей и, резко повернувшись, пошел, чувствуя, что какая-то сила тянет его назад, к оскорбленной им женщине…

— А где же Калерию Владимировну потеряли? — спрашивали дамы со скрытым ехидством.

— Ищет грибы, а меня прогнали: говорят, что я только мешаю им. — И Сергей включился в непринужденный разговор.

Калерия Владимировна вернулась последней и принесла… огромный мухомор. Во время обеда гости подшучивали над неудачливой сборщицей. Калерия была бледна, но насмешки отражала с обычным для нее остроумием.

«Актриса! А я чуть не поверил…» — подумал Сергей.

Но он ошибался. Калерия собрала все силы, чтобы скрыть отчаяние.

Когда возвращались домой, Сидор Карпыч спросил:

— Что ты сегодня такая бледная?

— Не знаю! Голова немного болит. Возможно, от лесного воздуха, я ведь редко бываю в лесу, — спокойно ответила она и добавила: — А вообще было весело! Ты не находишь?

Сидор Карпыч смолчал. Ему теперь нигде веселья нет. Этому надо положить конец, он любой ценой узнает всю правду.

«С Сергеем у ней сейчас ничего не выходит, тот сам не хочет, — Савин горько усмехнулся. — Сейчас? А что раньше было? А с Коломейцевым? Может, на меня уже давно пальцами показывают, когда по городу проезжаю…»

— Что с тобой? — спросила жена.

— Ничего. С непривычки голова болит, — саркастически протянул Сидор Карпыч.

Калерия уже его не слушала. Она вновь и вновь переживала сцену в лесу.

Супруги молча доехали до дому и разошлись по своим половинам.

Запершись в кабинете, Сидор Карпыч пил в одиночестве коньяк, мрачнея с каждой стопкой. Кому поручить выяснение — правду ли болтают люди?

Десять лет прожил он с женой, любил ее и верил ей. Калерия умела придать блеск их дому, и муж гордился ею.

Он видел, что мужчины, посещающие их дом, ухаживают за его женой, но считал, что Калечка лишь развлекается общим поклонением…

Сережку она взяла в дом, когда ему было семнадцать лет, и сразу обратила в забаву. Тот, подрастая, старался угождать ей, помнил, что идти некуда. Сам он считал Сергея балбесом, поэтому и в зятья к Разгуляеву сунул, а вон что из него вышло.

«Видно, не глуп, хитер этот прощелыга, льнет к нему Калерия, а он отталкивает, перед тестем добрится. А когда у него в доме жил, тогда что было? Харя-то — хоть портреты пиши! — Сидор Карпыч скрипел зубами, все более хмелея. Иногда он думал: — А может, дурит? Может, ничего нет и не было». Но вспоминались взгляды жены на Сергея, ее бледность после прогулки, и рука сама тянулась к бутылке с коньяком, а сквозь стиснутые зубы вырывались нелестные эпитеты по собственному адресу:

— Дурак! Олух царя небесного! Колпак!

Свалившись на широкий диван, Сидор Карпыч бормотал:

— Всю подноготную узнаю! От меня не скроешься!

— Мне, мама, уже четырнадцать стукнуло. Четыре года я проучился, пора самому хлеб зарабатывать да тебе помогать, — стараясь басить, говорил Катерине старший сын Александр.

Не по годам рослый, широкоплечий, он отрастил себе чуб, какой носил отец, и казался не мальчиком, а юношей. Мать, вытирая руки фартуком, смотрела на него с задумчивой улыбкой.

— Тебе от этой проклятой стирки все руки покорежило, — продолжал Саша. — Станем двое работать, одного Мишку легко прокормим. Его и дальше учить можно.

— Ну, и где же ты работать собираешься? Ноне не так легко устроиться, а уж на кожзаводы я тебя не пущу, — сказала решительно Катя.

— Я сам туда не пойду. Буду, как папа, слесарем в депо…

Мать хотела перебить его, но он скороговоркой закончил:

— Дядя Иван учеником берет. Через год подручным стану, а там и мастером.

Потапова глубоко задумалась. Не того они с Гришей хотели своим сыновьям… Она тяжело вздохнула, вспомнив прошлое.

Как радовалась она тогда, думала — вот-вот и революция придет, по-другому развернется жизнь… Даже без мужа первые годы Катя верила этому, старалась заменить его, а сейчас… Придавили всех, слово сказать нельзя, женщины даже обегают ее.