Когда общий порыв остыл, Алексей сказал:
— Тебе, Хатиз, с твоей командой, чистить рыбу и варить уху, а мы, старички, отдохнем под кустиками — нам ведь завтра на работу.
Ребята с шумом и смехом кинулись к ведру с рыбой, а старшие рыболовы вместе с Шохиным прошли вперед и прилегли под кустами ивняка. Федот присел возле Алексея, обхватив руками согнутые коленки, и вопросительно взглянул на него.
— Хочу рассказать вам, товарищи, о событиях в России. Дошла до нас весточка, — начал вполголоса Алексей.
Чтоб лучше слышать, все сблизились в тесный кружок.
— Везде прошли первомайские демонстрации, во всех крупных городах. В Варшаве полиция несколько сот рабочих расстреляла и ранила…
— Сволочи! — сквозь зубы выдавил литейщик Котлицын, сдерживая свой гулкий бас, и сел, поджав ноги по-казахски.
— По призыву социал-демократов в Варшаве, в ответ на расстрелы, забастовали рабочие всех предприятий, — окинув взглядом товарищей, продолжал Алексей.
Все приподнялись.
— Наши путиловцы бастуют. Металлисты всегда идут впереди, другим дорогу показывают…
— А мы-то! Ждем все! — с горечью произнес Мухин.
— В Иваново-Вознесенске уже третью неделю бастуют семьдесят тысяч рабочих. Голодают. Полиция не раз стреляла, когда они собирались на Талке — речушка такая там. Большевики руководят стачкой, впереди всех идут…
Слушавшим казалось, что Алексей упрекает их в трусости.
— Скажем нашим, — глухо, негодующе загудел Котлицын. — Аль хотят на готовенькое?
— Тише греми! — прервал его токарь Семин. — Забыл про ребят? Рассказывай, Алеша, поподробнее, а потом обсудим, что нам делать…
— Завтра каждый у себя в цехе расскажет обо всем. Забастовку скорей объявлять надо, вот что делать, — деловито и решительно проговорил Котлицын.
— Политические стачки охватили все центральные губернии. Крестьяне восстают, жгут барские поместья, батраки бастуют, — взволнованно продолжал Алексей. — И главное, товарищи! На броненосце «Потемкин» подняли восстание моряки. Царский трон закачался…
— Алеша! Уха сварилась! — донесся издали крик Хатиза.
Все поднялись и пошли к ребятам, — а то еще догадаются, — тщетно пытаясь скрыть волнение.
Возвращались домой на закате. Полнеба горело яркими сполохами. Старица среди зелени кустов казалась малиновой лентой, оброненной из девичьей косы. Шли тихо: взрослые — охваченные думой о завтрашнем дне, ребята — устав от беготни и криков. Возле города Алексей предложил Хатизу с молодежью идти другой дорогой.
— Алеша, вчера на меновом дворе я видел, как с Вавиловым разговаривал полицмейстер, — шепнул Хатиз.
— А о чем говорили, не слышал?
— Нет. Далеко стояли, нельзя было подойти незаметно.
— Что ж, это еще ничего не значит. Константина все знают как конторского служащего Савина, — подумав, ответил Алексей. — Побольше прислушивайся, что говорят о нем рабочие, следи незаметно за ним.
От городского сада рабочие пошли узенькими переулками, каждый к своему домишку. К парку Алексей подошел один. Неожиданно он увидел Григория с женой, выходивших из парка. По расстроенным лицам друзей он понял, что случилась какая-то беда.
— А мы сегодня с Катей гуляем, как богатые. Ты что, на рыбалку ходил? — громко заговорил Григорий, здороваясь.
Но когда Алексей в тон ему начал хвалиться удачной ловлей, он, оглянувшись, зашептал:
— Наших девушек — Надю и Нюру — полиция захватила с прокламациями еще с утра, и до сих пор они не вернулись. Уничтожьте с Антонычем все лишнее. Девушки, кроме Кости и меня, никого не знают, но осторожность не мешает. Потому мы с Катей целый день на глазах у городового гуляли…
Прислушиваясь к шепоту Григория, Алексей продолжал рассказывать о рыбной ловле, чувствуя боль в левом виске. Молотком стучала мысль: «Вчера говорил с полицмейстером, сегодня взяли девчат…» Сообщение Хатиза теперь предстало перед ним в ином свете.
Стараясь успокоиться, он внушал себе: «О том после! Сейчас важно другое…» Крепко пожав руки друзьям, со словами: «Устал за день, пойду», Алексей зашагал по мостовой, торопясь к Антонычу, на свою квартиру.
«О работе девушек Вавилов хорошо знал, даже не раз сам передавал им воззвания. Что это? Случайное совпадение или…» — размышлял он, все ускоряя шаги. Летний вечер был теплым, воздух — как парное молоко, но его бил озноб.
Внезапно Алексей вспомнил о другом. Не один месяц готовят они забастовку. А что, если девушки не вынесут истязаний в полиции, выдадут Гришу, как отразится на рабочих его арест?
«Одного забрать не могут, Константин, если он не провокатор, тоже попадет в тюрьму. Двух выхватят», — подумал, перешагивая порог калитки.
Глава тринадцатая
1
Свадьба у Самоновых была назначена на конец июля, в августе начнется ярмарка — не до гулянья. Ненила Карповна за месяц вперед занялась подготовкой к свадьбе. Ни в чем не скупилась она для дочери. Не возражал против больших затрат и отец. Будущий зять проявил такой талант в торговле, что для него было не жаль приданого. Сто тысяч Антон Афанасьевич перевел на Павла сразу же после обручения молодых. Тогда же была переписана вывеска на магазине: «Самонов и Кº». Зять Самонова по договору получал не только проценты на свой капитал — сто десять тысяч, но и за личное участие в торговле два процента с общего оборота.
Теща по-купечески роскошно меблировала дом, объявив зятю, что это свадебный подарок от нее. Она же заказала у лучшего портного города для Павла белье и костюмы и подобрала молодым прислугу. Тесть не захотел отстать в щедрости и подарил Павлу выезд — коляску и пару рысаков.
Неожиданно свалившееся богатство, почет среди купцов совсем вскружили Павлу голову, и он забыл о Родионовке и как будто об Аксюте. Невеста, всегда веселая, ласковая, в умопомрачительных нарядах, завладела его вниманием. Они ездили кататься, гуляли в парке, танцевали в купеческом собрании. Ненила Карповна предусмотрительно отстранила от молодой пары младших сестер Зины, красивых молодых девушек.
«Пусть свыкнутся. Повенчаются — тогда красоты с жены требовать не станет, да и некогда ему будет о глупостях думать: сразу ярмарка начнется», — думала она.
…В Родионовке Мурашевы также готовились к свадьбе. Наталья собиралась шить платья.
— Придется к Полагутиным сходить, попросить Татьяну помочь, — говорила она мужу, рассматривая отрезы шелка, привезенные свекром, и городской образец. — У нас ведь так шить не умеют.
— Что ж, сходи. Не знаю, согласится ли. Может, за сестру сердится. Прасковья и глядеть не хочет.
— Зря тятенька манил ее… — начала было Наталья, но муж сразу же оборвал:
— Не твоего ума дело отца судить. Значит, надо было. Нам из его воли ни в чем выходить нельзя, коль не хочешь век тут жить, — сказал он.
Наталья на другой день отправилась к Татьяне Полагутиной.
Замужество Татьяны оказалось удачным — муж души не чаял, свекровь не обижала. Татьяна раздобрела; пышная, румяная, она быстро и ловко справлялась с домашними делами, находила время вышивать и вязать узорные чулки, перчатки и платки.
Андрей был единственный сын и младший из детей — сестер его отдали замуж еще в старой Родионовке, — и работящая, послушная сноха заменила свекрови дочерей.
Семья Полагутиных с радостью ждала уже первенца, и вот тут пришло горе. Началась война, и Андрея забрали в солдаты, ссылаясь на то, что его отец еще молод.
В селе говорили, будто руку приложил Мурашев, у него сыновья все остались дома: Аким и Демьян по годам не подошли, а Павел якобы ростом не вышел.
— Деньги не бог, но милуют, — рассуждали мужики. — У всех богачей сыновья негодными оказались…
Через три месяца Татьяна родила сына. В честь деда его назвали Федей. Свекровь не спускала внука с рук, утешала и жалела сноху, но Татьяна с каждым днем таяла: одно письмо прислал муж и как в воду канул.
Наталья, войдя в дом, помолилась на иконы и ласково пропела:
