Аксюта хорошо знала хитрость и лживость старшей снохи Мурашева, но сейчас в голосе той звучало такое искреннее горе, что она ответила мягко:

— Расскажи, Наталья Михайловна, послушаю.

Наталья поднялась с колеи и, привалившись к стене, рассказала, как надругался над ней свекор после смерти Марфы Ниловны, как Павел было подвел ее под топор мужа и только Демьян спас.

— Три дня, три ночи молила богородицу, все грехи свои вспоминала и клятву дала, что искуплю их, коль жива буду, — говорила она, плача. — Самый большой мой грех — что не вступилась я, когда Павлова Зинка на тебя грязь лила. Он ведь что-то поганое замышлял, да Никитин вступился, цыкнул на него…

Аксюта вздрогнула: какую еще гнусность придумал негодяй?

При словах Натальи о заступничестве купца Никитина она удивилась. Ведь Терентий Егорович с ней слова никогда не сказал.

«Видно, Анастасия Миновна просила его, детей да старуху жалеючи», — подумала она.

— Не обвинил меня Демьян Петрович, хоть и всю правду сказал, спас меня с детьми, и хочу я клятву свою выполнить. Прости меня, подлую, свою вину заглажу перед тобой, все сделаю для тебя, Оксенька! — говорила Наталья и как подкошенная упала к ногам Аксюты, рыдая во весь голос. Ей казалось, что если Аксюта ее не простит, то она нарушит свою клятву и лишится навсегда счастья.

Слушая Мурашеву, Аксюта вспомнила слова отца о том, что богатство, нажитое нечестным путем, всегда развращает. «Вот и Наталья из-за боязни потерять богатство не выдержала, пала. Может, и правда, если не оттолкнуть, и лучше станет, коль не из совести, так из страха, меньше зла будет делать», — думала она. В том, что свекор и муж не рассказывали Наталье свои тайны, Аксюта не сомневалась.

— Встань, Наталья Михайловна! Верю, в горе моем ты меньше всех виновата. И коль тебе так хочется, прощаю за то, что своим молчанием помогла ты Павлу травить меня, — сказала она.

Наталья покраснела.

— Грязь, что лили на тебя враги наши, с тебя смыть, жизнь облегчить должна я, и хочу того, — тихо заговорила она. — Никитиной слово веско, но и мое чего-нибудь стоит. Берись-ка ты, Аксинья Федоровна, за шитье, швейную машину я тебе дам, руки у тебя золотые, не губи здоровья…

— Подарков мне от тебя не надо, — прервала Аксюта, вставая.

— Пусть не в подарок будет. Сошьешь мне три платья — в расчете будем. А потом другим шить станешь. Коль, правду, простила, от этого не откажешься.

Аксюта задумалась. Взять взаймы можно, раз не считает ее виноватой в аресте отца и мужа. Пожалуй, этим она Наталье одолжение сделает, а не Наталья ей. Потом — зима близко, на салотопке работа кончится до следующей весны, а кормить четырех. Свекровь слабенькая стала. Легко ли ей целый день с детьми да с коровой возиться, если придется днями пропадать на уборке да стирке? Кроме того, это будет мешать и в главном, думала она. И решилась:

— Хорошо, Наталья Михайловна, возьму я у тебя машину, привози и работу.

Наталья оживилась:

— В сенках машина стоит! Пойдем заберем!

Скоро зингеровская швейная машина с ножным и ручным приводом стояла у окна в горнице.

— В долг, мамынька, беру. Шитьем отработаю. Шитье-то ведь не только богатые понесут, работа всегда будет, — сказала Аксюта свекрови.

— Евдокия Васильевна! Не равняй меня с вашими лиходеями. От них и я немало горя перенесла, Оксенька все теперь знает, — говорила Наталья Евдохе, сурово смотревшей на нее. — А этот сверток возьмите, — махнула рукой в сторону сундука. — Демьян Петрович кое-что просил вам отвезти. До свидания. Сыновья-то меня заждались, поди, — попрощалась она с хозяйками.

Аксюта, накинув платок, проводила купчиху и сразу же побежала в мастерскую к Антонычу. Ей хотелось скорей услышать от него, правильно ли она поступила.

Выслушав рассказ Аксюты, Антоныч сказал:

— Что машину взяла, сделала хорошо. Шитье — специальность, оно всегда обеспечит тебя заработком, и времени больше свободного будешь иметь. Потом, мне кажется, Наталья в этом случае была искрення…

Дня через три после посещения Натальи Мурашевой к Аксюте заехала Анастасия Миновна. Ей первой похвасталась, умело и к слову, Наталья своей добротой.

— Удивляюсь я своей сношельнице: как это она не может понять, что ее от горя честность Аксюты спасает? Ведь если бы Аксюта пожелала, Павел ей весь капитал под ноги кинул бы, — сказала она. — Повторяет по глупости везде мужнины сплетни…

— Шить Аксюта большая мастерица. Я собираюсь ей отвезти заранее все, чтоб к новому году пошила, а то завалят работой и не попадешь, — говорила Наталья в другом доме своим приятельницам. — А уже честна, ниткой чужой не польстится…

Впечатление от постановки, в которой так гласно высмеяли Павла Мурашева с женой, было еще свежо в памяти всех, и поэтому любая хитрая фраза Натальи, порочащая его, попадала в цель. Многие дамы, отвернувшиеся от Аксюты из-за сплетен, вдруг сразу пожелали снова видеть красивую и скромную вышивальщицу и, оказывается, еще и опытную швею. Но каждая выжидала, чтобы кто-нибудь первый поехал к ней.

Никитина, узнав от Натальи, что Аксюта умеет шить, никого не стала ждать. Она привезла ей несколько платьев для горничных, для себя и для восьмилетней дочки Анночки.

— Вон ведь ты какая скромная! Сказала бы, что шьешь, я бы тебе сразу машинку дала и заказы, — попеняла она Аксюте. — Неча у корыта гнуться да полы мыть. Принимайся за шитье. Скоро тебе навезут работы, не придется и на салотопню ходить, — говорила купчиха, усевшись на сундук, как и в первый раз.

Приказав Анке играть с ребятами и угощать их конфетами, Анастасия Миновна разговорилась с Евдохой.

Анка, белобрысая, длиннолицая, с бесцветными глазами, характером, видно, была не в мать. Сунув конфеты Танюшке и маленькому Алеше, она стояла, свысока поглядывая на бедно одетых ребятишек.

Танюшка, всегда живая, веселая, прижавшись к лежанке, глядела исподлобья на чужую неласковую девочку. Двухлетний Алеша, держась одной рукой за платье сестренки, вертел в другой конфетку.

Когда Аксюта сняла мерки с матери и дочери — для платьев горничным Никитина привезла готовый образец, — купчиха сказала:

— Убирать и стирать к нам больше не ходи, а платья, как сметаешь, не поленись, приди сама померить, время зачту.

Вслед за Никитиной появились и другие заказчицы. Привезла и Наталья.

— А ты, Аксинья Федоровна, с моими не спеши. Абы к новому году. Других приучай, — говорила она.

Отказавшись от резки сала, Аксюта дружбы с работницами салотопни не потеряла. Марийка с подругами забегали к ней поговорить. Аксюта помогла им сшить платья к новому году.

Зашла наконец и Валя Соловьева, принесла шить платье. Оставшись наедине с Аксютой, девушка неожиданно заплакала.

— Простите меня! Я была глупой…

— Не плачь, Валюша! — Аксюта обняла и поцеловала ее. — Все будет хорошо, и ты будешь счастлива с тем, кого любишь. Мой любимый в далекой ссылке, но всегда со мной! — сказала она ласково.

Зима тысяча девятьсот одиннадцатого года в Петропавловске была снежной и морозной. Все избушки на выселках чуть не до крыш засыпало снегом.

Чистить дорожки и раскапывать сугробы возле Потаповых и Мухиных взялись младшие сыновья — четырнадцатилетний Мишка и тринадцатилетний Ванятка. Работали вместе, очищая снег по очереди, то около одной, то около другой избы. Иногда помогала и Маня, Ваняткина сестра. Ее помощь они принимали с удовольствием, а вот старшим братьям не позволили совсем вмешиваться.

— Без вас обойдется! Вам своей работы хватит! — твердо заявил Мишка, признанный товарищами за командира.

— Ишь ты шиш какой! — снисходительно смеялся Сашка. — Еще командует!

Миша было обиделся: «Никакой не шиш…»

Старший брат ласково схватил его в охапку, и они забарахтались в снегу. Обида прошла.