«…За последнее время в городе появился бывший акмолинский казак, сосланный в Иркутскую губернию, Мокотин Трофим Данилович, прибывший, по агентурным сведениям, в Акмолы по поручению революционных организаций в Иркутске с целью агитации в Акмолинском уезде и в Акмолинске. Сошелся с проживающим здесь частным поверенным Трифоновым, административно высланным из Омска. Лица эти вошли в сношения со служащими переселенческого управления. Первого февраля Мокотин выехал на Спасский завод, завтра туда же едет Трифонов.

Цель поездки — поднять и подготовить рабочих ввиду предстоящих будто бы в будущем мае каких-то важных событий…

Прошу ускорить назначение на завод пристава. Обстоятельства могут осложниться. Присутствие на заводе ответственного полицейского чиновника является необходимым.

Подробное донесение представляется почтой.

4. II. — 1907 г.

Уездный начальник Нехорошко».

Подписав телеграмму и передав ее своему помощнику для отправки в Омск, Нехорошко, откинувшись на спинку стула, забарабанил пальцами по столу.

«Черт его знает, что творится в уезде, — раздраженно думал он. — Из центра сообщают, будто революционные организации везде разгромлены, а у нас в захолустье поднимают голову…»

Протянув руку, он взял лист, исписанный печатными буквами, и начал читать, то хмурясь, то кусая губы.

«…Пусть же голодный, бесправный, борющийся деревенский бедняк пристанет к борьбе городского пролетариата. Пусть скорее осознает все крестьянство, что царское правительство мешает добиться ему лучшей доли, что только всенародное восстание освободит угнетенный народ, что судьба народа должна быть в руках народа. Пусть же крепнет и растет связь деревенской бедноты с борющимся рабочим классом, пусть общей будет борьба, общим путь к недалекой победе…»

Нехорошко швырнул листок на стол.

«Прокламации обнаружены в Алексеевке и в Борисовке, на разных концах от города. Писали, конечно, городские. „Пролетариев“ в селах не знают. Но кто же разбрасывает листовки?

Эти двое в села еще не ездили. Значит, есть у них помощники. В Борисовку могли прокламации попасть из Родионовки — там шайка Карпова действует. А в Алексеевку как? Зятек Карпова летом в Петропавловск не ездил.

Надо выявить крамолу, а то сам за них сядешь. Вон как смело пишут, подлецы!»

Уездный вновь потянул к себе прокламацию.

— «…Ни одного рекрута, ни одной копейки налогов, никаких повинностей…», — прочитал он с раздражением вслух.

Его помощник удивленно на него оглянулся.

— К бунту, сволочи, призывают крестьян, — пояснил ему Нехорошко.

Тот сочувственно посмотрел на своего начальника: «Кто-то безобразничает, а вам беспокойство!» — говорил его заискивающий взгляд.

— Пора с этим Карповым кончать, да и его дружков бы надо прихватить, особенно зятька, — заговорил опять уездный начальник, то ли обращаясь к помощнику, то ли рассуждая сам с собой. — Мурашев не дурак, правильно подметил сразу — вся Родионовка стала роем разозленных ос. Хозяевам рот раскрыть мужики не дают. А всему голова этот Палыч со своими дружками. Всем понятно, и Бориска об этом рапортует, а с поличным поймать не могут…

Нехорошко быстро заходил по кабинету, нервно похрустывая суставами пальцев.

«Несомненно, по ближним от Родионовки селам прокламации идут через Карпова, — размышлял он. — Значит, они у него есть. Но как поймать? Давно живет Борис у Коробченко, будто дружит с ним Кирюшка Железнов, зять Карпова, а до сих пор ни одним словом не проболтался. Видно, раскусили, в чем дело. Хитер бестия этот Федор! Грамотей, книжки читает…»

Внезапно он круто остановился и с просветлевшим лицом вновь взял в руки прокламацию. Порылся в ящике стола и нашел еще несколько листовок, свернул их аккуратно и перевязал бечевкой. Посмотрев на сверток, он весело, раскатисто захохотал.

— Эврика! Решил задачу. — Сказал и лукаво подмигнул помощнику. — Пара месяцев терпения — и будут все в мышеловке! — Быстрым движением рук он показал, как прихлопнет мышеловка родионовских бунтарей.

Еще не поняв замысла, помощник подобострастно засмеялся, глядя с восхищением на своего шефа.

— Вернется со Спасского Николка — сразу же позовите ко мне. Он это дело обтяпает в два счета. Карманники на такие штучки большие мастера, — распорядился Нехорошко и, простившись с помощником, вышел из кабинета.

В успехе задуманного был уверен, можно и к приставу на пульку пойти.

Странные отношения установились в семье Мурашевых с того времени, как уехал Аким осенью второй раз с гуртами в Петропавловск. Уже не Петр Андреевич верховодил по-старому всеми, а Демьян; его звали домашние Петровичем и обо всех делах спрашивали; не Наталья распоряжалась в доме, а Варя, жена среднего сына. И старый начетчик без возражения подчинялся новому порядку.

— Привыкай, Демьян, хозяйничать сам, мы с Акимом уже отрезанный ломоть, — добродушно говорил он за столом. — Весной переберемся в город. Пора купцам Мурашевым в Акмолах твердой ногой стать. А ты тут нашу фамилию не роняй.

Демьян слушал отца молча, лишь иногда хмуро и непонятно бросал:

— Я-то не уроню. Другие бы в грязь не затоптали.

Отец добродушно смеялся и быстро направлял разговор на другое, делая вид, что не замечает угрюмого взгляда сына. Наталья бледнела и торопилась встать из-за стола.

В доме она жила как чужая, занимаясь только лавкой и сыновьями, и никогда не вступала в пререкания с женой среднего деверя.

«Ишь, все у них заодно, — думал Демьян. — Уедут в город, сживут братуху со свету, а сами будут царствовать». Молчаливый по характеру, Демьян подолгу обдумывал то, что поразило его, вспоминая все мелочи, подтверждающие его выводы, на которые прежде, казалось, будто и не обращал внимания.

Мысль, что отец завладел женой старшего брата и ненавидит теперь Акима, заставила вспомнить Демьяна, как нежданно-негаданно заболела мать, сразу же после возвращения отца с Акимом и Натальей со свадьбы Павла, и то, как тогда уже бесстыже смотрел отец на Наталью.

«Да не свел ли он мать в могилу каким зельем?» — подумал однажды с ужасом Демьян. Перед его взором воскресла сцена между отцом и Акимом, когда Аким хотел везти мать к городским докторам. Но Демьян испугался своих мыслей. Не первый его отец, оставшись вдовым, связался со снохой, но обвинить отца в убийстве…

Вечером Демьян долго молился, отсчитывал земные поклоны по длинной лестовке. Но молитва не приносила успокоения. По-прежнему память подсказывала ему то одно, то другое, заставляла возвращаться к ужасной догадке. Если бы можно было с кем поговорить, легче бы стало. Но разве о таком говорят?

Демьян начал больше прислушиваться к сплетням, передаваемым Варей.

— Бабы судачат, что Еремеевна живет прямо барыней с тех пор, как за нашей маманькой ухаживала. До сего времени тятянька ее добро помнит, то пятишницу, то десятку ей даст, — рассказала однажды Варя мужу.

У Демьяна забилось сердце. «Ой, не стал бы отец такие деньги зря давать старухе! Ей и так после похорон воз добра отвезли. Не за уход, а за отраву он платит ей», — бесповоротно решил Демьян. Зубы его застучали от ужаса.

— Чтой-то ты дрожишь весь? — спросила жена.

— Лихоманка привязалась, видно, — отворачиваясь от жены, глухо буркнул он.

— Беда-то какая! Тятяньке сказать надо, а может, Еремеевну позвать, — обеспокоенно заметалась Варя.

— Цыц! Я вот те так скажу, что голова на сторону свернется! — грозно прошипел Демьян на жену.

Варя окаменела от удивления. Никогда муж не то что не бил ее, но даже по-настоящему не ругал. «Уж не без памяти ли он?» — думала она, глядя на мужа испуганными глазами.

Демьян уже пришел в себя. Усмехаясь через силу, он сказал:

— Ну, чего стоишь столбом? И пошутить нельзя! Я сам к Еремеевне загляну, отцу баить незачем. Поди, видишь, он нас за чужих уже считает.