Успокоив жену и запретив ей говорить о его болезни кому бы то ни было, Демьян отправился к знахарке. Любой ценой решил узнать правду.

Еремеевна жила на украинском конце села в небольшой избушке. Одинокая старуха хозяйства не имела и кормилась приношениями баб, щедро вознаграждавших ее за лечение. К ней частенько приходили и поздно ночью, особенно бабенки, согрешившие и почувствовавшие, что грех скоро станет заметен для всех. Она «помогала» и, получив мзду, отправляла грешниц домой. Все было шито-крыто.

Когда Демьян, задами пробравшийся в темноте к ее хатке, постучал в окошко, старуха тотчас же откликнулась и, засветив каганец, отперла дверь в сенцы. Но, увидев необычного гостя, с испугом отпрянула.

Мурашев шагнул за ней, обернулся, ощупью нашел засов, запер сени и сказал:

— Отца моего не пугалась, так меня что ж пугаешься?

— Что ты, что ты, батюшка, Демьян Петрович! Пошто мне пугаться? — скороговоркой зачастила Еремеевна, открывая перед гостем дверь в комнату. — Обеспокоилась я: уж не беда ли кака, помилуй бог, случилась у вас, моих благодетелей, что ты сам пришел? — продолжала она, обмахнув табуретку и подставляя ее гостю.

— Тебя к нам отец позвал, когда беду надо было сделать — мать отравить, — произнес Демьян мрачно и впился глазами в лицо старухи.

Даже при свете каганца заметил он, как мертвенно побледнела Еремеевна, качнувшись от него назад.

— Хочешь жить — не отпирайся, расскажи всю правду! — загремел он, не помня себя от гнева, откидывая ногой табуретку. Он был сейчас страшен. Черные глаза сверкали дико, губы побелели.

— Ох, батюшка, не губи! Мой грех, послушалась твово отца, — упав на колени, шептала помертвевшая старуха. — Все скажу, не убивай только!

Боялась она одного — не пришиб бы в гневе. Начальству не выдаст, отца пожалеет, себя стыдить не захочет…

— Говори, проклятая! Не доводи до греха! А убить-то тебя, змея подколодная, вовсе не грех! — простонал Демьян.

Все рушилось вокруг него. Мать отравлена, а отец — и отравитель и снохач! «И бог это терпит. В алтаре расхаживает злодей, а он будто спит, ничего не замечает», — неслись в дикой пляске мысли у него в голове.

Заливаясь слезами, знахарка рассказывала, как угрозами и посулами уговорил Петр Андреевич дать отраву Марфе, как торопил, чтоб не тянула с ней…

Скрипя зубами от ярости и горя, слушал Демьян рассказ Еремеевны.

— Не моги близко к нашему двору подходить, увижу — убью! — пригрозил, когда старуха смолкла, и, толкнув ее, выскочил.

Почти до рассвета бродил Демьян по снежным сугробам, богохульствуя от гнева. Вернувшись домой, он знал, что сейчас с отцом ему встречаться нельзя, не выдержит, знал и то, что отец не постесняется извести сына, так же как жену, если тот станет мешать. А скоро наступит весна, они переедут в город. Дурак Аким ничего не понимает, хоть и считает себя умным, — намекал ведь ему.

Сказать брату? Если поверит — убийство произойдет. За что с детьми стыд нести будут? Ведь у них с Акимом шестеро ребят. Молчать? Пожалуй, сживут и Акима. Зачем же он доискивался правды? Вроде пособника станет…

А может, Аким еще и не поверит. Больно неласков стал с ним, с Демьяном, как вернулся из Петропавловска. Видно, и отец и Наталья зудят ему в уши, что он, Демьян, завидует старшему брату.

Нет у него зависти. Хватит для него богатства, которое останется, а в городе жить ни за что бы он не согласился, хотя бы и звали.

Да и будь оно проклято, это богатство! Жили на Волге — в куске не бедствовали, и в глаза людям не стыдно было глядеть, а теперь…

Демьян так и замер, стоя в сенях, измученный и отупевший.

«Надо к Павлу ехать, ему все рассказать», — неожиданно явилась мысль, и Демьян понял, что это единственный выход: ехать немедленно, не встречаясь с отцом и Акимом.

Разбудив батрака Яшку, он велел запрягать коней в санки, а сам пошел к жене, в спальню.

— Варь, а Варь, проснись! — тормошил жену.

Когда та поднялась, он почти спокойно сказал ей:

— Дай одеться почище, в город сейчас поеду. И впрямь лихоманка замучила. Полечусь у городских лекарей — скорей выздоровлю. Им утром скажешь, куда и зачем поехал…

Варя, закутавшись в теплый платок, вышла вместе с мужем, не понимая, чего это ему приспичило скакать к лекарю за восемьдесят верст.

— Не все им, Варюша, раскатываться, надо и нам, коли дело есть, привыкать в город ездить, — ласково сказал Демьян. — Иди досыпай! Скоро вернусь, гостинцев привезу!

Пара вороных рванула с места рысью.

Самым тяжелым для Павла Мурашева был первый год семейной жизни. Он тосковал об Аксюте, с отвращением смотрел на жену и в то же время понимал, как важно не дать понять его действительного отношения к ней.

Когда осенью до него дошла весть о женитьбе Кирюшки Железнова, к прежней муке добавились ревность и ненависть к Кириллу.

Но о его чувствах никто не знал. С женой Павел обращался с той приказчицкой любезностью, с какой раньше уговаривал какую-нибудь молодайку купить завалящий ситец. Недалекая Зина эту приторную любезность принимала за любовь… Она хвалилась своим счастьем матери, сестрам, подругам…

Дом молодых был полной чашей. Зинаида Антоновна, раздобревшая в замужестве, в кружевном халатике, с утра гоняла горничных и кухарку, требуя, чтобы в доме была абсолютная чистота, чтобы Павел Петрович не гневался за стол.

На втором году Зина подарила мужу сынка, названного в честь деда Петром, и в доме появилась красивая девушка в русском сарафане, с кокошником — няня Петечки.

Павел, до этого проводивший почти все вечера в купеческом клубе под предлогом деловых свиданий, стал чаще задерживаться дома.

Сначала вместе с женой, потом и один, он часто заходил в детскую — поиграть с сынком, а иногда приказывал горничной:

— Пусть Фекла принесет Петечку ко мне в кабинет, соскучился.

Зина была в восторге.

— Уж до чего же Павлуша любит меня и Петечку! — говорила она матери. — Спасибо папаше, что хорошего жениха выбрал!

Ненила Карповна передавала речи дочери отцу, и тот все больше привязывался к зятю. «Помощник он золотой!» — восхищался Антон Афанасьич и, не жалея, отчислял проценты в пай зятя. На третий год у Павла было триста тысяч собственного капитала. Немало перепадало и его отцу с братом, ставшим главным доверенным фирмы «Самонов и Кº» — по оптовым операциям с Савиным.

Красивая Феклуша прожила в доме Павла Мурашева полтора года, пока, по примеру жены начальника гарнизона, Зина не вздумала для сына взять ученую няню — рыжую уродливую немку. Павел Петрович против замены не возражал, и Зина не догадалась ни о чем. По совету мужа, она щедро наградила няньку и отпустила ее с миром.

Павел сам перед этим ломал голову, как все устроить без скандала: Феклуша призналась, что четвертый месяц беременна. Когда жена рассчитала ее, Павел договорился с местным фельдшером-акушером, чтобы тот подержал девушку у себя и принял должные меры. Через месяц Феклуша уехала к себе в село, на прощание получив от купца пять «катеринок».

— С таким капиталом тебя любой возьмет и ни про что спрашивать не будет, — уверял Павел плачущую девушку.

К жене он больше не испытывал неприязни. Хорошая хозяйка, сына ему растит, гостей принять умеет, ну, а при деньгах утеху всегда найти можно, только не дома — еще разговоры пойдут. Хорошо, что с Феклой все без греха обошлось.

И утехи нашлись — в отдельных кабинетах ачкасовского трактира. Хозяин подбирал для своих клиентов хорошеньких и не строгих девчонок. Об этом знал весь город, и не один Павел проводил там вечера. За порядком следил сам хозяин, и не было таких случаев, чтобы в кабинет, где развлекался важный гость, вошел кто-нибудь непрошенный или сплетни пошли по городу. Заведение Ачкаса процветало под скромной вывеской «Трактир», рядом с постоялым двором, где ютились крестьяне, приезжавшие в город из ближних сел.

…Павел Петрович только было прилег в кабинете отдохнуть после позднего обеда, как пришла Зина.