Мурашева такая развязка не устраивала. Во-первых, взять Федора сразу же после раздела — значит объявить всем, что он, Мурашев, доносчик. Все село его возненавидит, а Федора правдолюбцем сочтут. Во-вторых, Карпов оправдаться легко может, а вернется — самому Мурашеву из села бежать придется.

— Может, я, ваше благородие, из-за преданности и ошибся. «У страха глаза велики», — говорит народ. Понаблюдать еще надо. Если в чем замечу, я мигом вам сообщу, — вкрадчиво произнес он.

«И верно! — подумал Нехорошко. — Без улик взять — пожалуй, в конфузное положение попадешь. Мурашев за ним последит, в деревне трудно скрыть, кто чем дышит…»

После короткого раздумья он вновь присел к столу и заговорил поучающим тоном:

— Так ты, Петр Андреевич, с него глаз не спускай. Заведи себе толкового помощника среди его дружков, чтобы тот все его слова передавал. Сам-то он, если правда, что Карпов с политическими снюхался, своих дум тебе не скажет. Они ведь состоятельных хозяев не любят, к гольтепе льнут. Последи, не будет ли письма получать…

Поучение падало на благодатную почву.

…Когда девки расходились с посиделок, в вечер после отъезда Мурашева в город, Павел пошел провожать Аксюту Карпову.

— Тебе секрет должен сказать, — шепнул он ей.

Аксюта пошла, не противясь. Теперь, когда Таня вышла замуж, она считала себя невестой, и ухаживание богатого жениха ей льстило, хотя больше всех Аксюте нравился Николай Горов.

— Аксюта! Через год тебе семнадцать исполнится, я сватов пошлю, — взволнованно сказал парень, низко наклоняясь к лицу девушки и заглядывая в лучистые глаза. — Что ты мне ответишь?

— Ой, Паня! Рано говорить об этом. Какая я невеста? Маменька рассердится, еще за косу таскает, — засмеялась Аксюта.

Этот ответ Павла удовлетворил. Не отказывается — значит подрастет, его будет.

— Я вашу семью родной считаю, — серьезно продолжал он. — Пусть, кроме Федора Палыча, никто про наш разговор не знает. Ему одному скажи… — И Павел подробно пересказал ей беседу с отцом после сходки.

— Больно быстро он в город собрался, а незачем, товару еще много. Не наболтал бы еще что не следует, он ведь к начальству-то вхож. Обозлился отец, что не по его вышло, — говорил смущенно Павел.

Аксюта внимательно и испуганно слушала.

С каждой встречей любовь Павла к Аксюте крепла, и теперь он не мог и думать о женитьбе на другой. Что за ней капитала не дадут, это его мало беспокоило — сильнее любить будет, а капитал сам наживет. У них уже не одна тыщонка найдется, часто размышлял он.

Если Федора отец оговорит в чем, тогда прощай Аксюта! Об этом думал целый день Павел, прикидывая, как лучше помешать отцу. Поговорить самому с Карповым? Неловко! В конце концов он решил доверить все Аксюте, а заодно вперед выяснить, нет ли у нее кого на примете.

Когда Аксюта постучалась, дверь ей открыл отец. Она тут же, в сенях, передала ему слова Павла. Умолчала только о сватах.

— Ну что ж! От этого «святого человека» всего можно ждать, — в раздумье произнес Федор, выслушав дочь. — Сын, видно, не в отца пошел… А Павел тебе о сватах не говорил? — вдруг спросил он Аксюту.

Девушка почувствовала, как загорелось у нее лицо, но поняла, что надо сказать правду.

— Говорил, — шепотом проронила она.

— Тогда понятно! А тебе он очень нравится?

— Ой, что ты, тятя! Совсем нет! Занятно, что почет оказывает, — совсем смутившись, прошептала Аксюта.

— Тем лучше! Нам они не пара, дочка! Слыхала, как плачет Параська у богачей Коробченко? Дружбы с Павлом не теряй пока, только смотри, ничего не обещай! Говорить о том, что ты мне сейчас сказала, никому не нужно. Ни матери, ни сестре, ни подругам. Поняла, моя умница? — гладя дочь по голове, спросил Федор.

— Поняла, тятенька! — чуть слышно ответила Аксюта и нырнула под руку отца — в избу.

Разъездная торговля со степью в последнее время стала интересовать Савина больше, чем городская и ярмарочная.

Тридцать доверенных разослал он по степям. Некоторые из них не возвращались по пять-шесть месяцев, добирались до Каркаралинских степей и пригоняли потом огромные гурты скота в Петропавловск.

В торговой конторе Сидора Карповича, помимо управляющего Никиты Дорофеева, целый день легко носившегося по всем комнатам, несмотря на солидную комплекцию, учетом степных операций занимались еще десять человек. Сам хозяин, заезжавший ежедневно на два-три часа в контору, сразу же после традиционного чаепития, интересовался новостями, полученными от разъездных доверенных.

Сидор Карпович, подчиняясь в доме порядку, установленному женой, и отказавшись под ее влиянием от утренних заездов в купеческий трактир, устроил себе чайную в конторе.

Как только пара хозяйских рысаков останавливалась у крыльца, из помещения выскакивали служащие и, кланяясь в пояс, помогали хозяину выйти из коляски. Управляющий встречал купца на крыльце и провожал его до дверей кабинета.

В хозяйском кабинете стоял массивный темного дуба письменный стол, огромный, обтянутый добротной кожей диван, несколько глубоких кресел для важных гостей и десяток стульев для служащих и посетителей попроще.

Савин, войдя в кабинет, кричал:

— Митька, чаю!

Митька, молодой разбитной парень, появлялся в тот же миг с огромным подносом, заставленным графинчиками, тарелками с закуской, фарфоровыми чашками и большим медным чайником.

Смахнув воображаемую пыль белоснежной салфеткой, он расставлял прибор в центре письменного стола и подобострастно докладывал:

— Все готово-с! Пожалуйте-с, Сидор Карпыч!

Хозяин окидывал внимательным взором стол и, удовлетворенный, сбрасывал с плеч кафтан, который Митька схватывал на лету.

Расправив крученый поясок сверх длинной шелковой рубахи красного или голубого цвета — других он не признавал, — подкрутив пышные рыжеватые усы, Сидор Карпович усаживался в кресла, вольготно откидывался на спинку, выпивал серебряную стопочку и закусывал. Митька наливал чай и ставил чашку перед хозяином.

— Зови управляющего, — приказывал Савин, принимаясь за чай.

Начинался обычный прием.

Никита Семенович, стоявший наготове у дверей кабинета, немедленно являлся, держа в руках записную книжечку. Отвесив у порога почтительный поклон хозяину, приближался к столу, но никогда не садился, пока не услышит хозяйского:

— Садись, Никита! В ногах правды нет.

Бывали случаи, когда Савин приезжал рассерженный, — тогда Дорофееву приходилось стоять у стола два-три часа, но тон его не изменялся, делался еще почтительнее. Он подхватывал каждый намек хозяина, подсказывал верное решение, выдавая его за хозяйское…

Савин очень высоко ценил своего управляющего, и когда кто-нибудь из купцов говорил ему, что Дорофеев ворует, свой счет уже в банке открыл, он только похохатывал.

— А какой же умный человек, у денег стоя, не будет воровать? — говорил он. — Ворует, да не попадается. Значит, умен и для меня ума не жалеет.

На этот раз Сидор Карпович приехал в особенно хорошем настроении.

— Садись, Семеныч! Митька, налей ему стопку да балычка подвинь! — приказал он, как только управляющий показался в кабинете.

Когда его распоряжение было выполнено и Никита, чокнувшись с хозяином, выпил, Савин крикнул Митьке:

— Не мельтешись! — И по исчезновении Митьки весело спросил: — Ну как, обтяпал дельце?

— Все в порядке-с! Вот они, векселя-то, все скупил! — самодовольно ответил Никита Семенович, доставая из бокового кармана пачку векселей. — Уже опротестованы. Завтра торги. Оба заводика за бесценок получим-с!

— А Разгуляев не перебьет? — опасливо осведомился хозяин. — Он тоже на них метит.

— Все предусмотрено-с! Кого надо, жирно смазал, — уверенно ответил Никита.

— Добро! Сами будем забивать, и сало топить, и кожу выделывать, — засмеялся довольно Савин. — За забоем поставлю наблюдать аглицкого мастера. Поедут наши бараны в Лондон, а шкурки — в Америку. Эх, и развернем дело!.. От Сережки вести есть? — помолчав, поинтересовался он.