По-разному проявляли друзья и свою радость. Сашка, выйдя из депо, неожиданно прошелся колесом, потом схватил друга за плечи, предлагая бороться.

— Ну тебя! — отбивался Стенька.

— Эх ты! Знаешь, как мамка обрадуется! — звонким тенорком говорил Саша, забыв про свою привычку басить. — Мишке обязательно куплю сапожки — давно каши просят…

— Я мамке отдам. Она сама знает, чего надо, — рассудительно проговорил Стенька.

— А я сам, что ль, побегу за покупкой? — сдался Александр.

Вечером все собрались у Потаповых. Пелагея, утирая радостные слезы, говорила:

— Вот и помощи дождались мы с тобой, Катенька! Отцов-то надо весточкой порадовать. По их дорожке старшие сыновья пошли.

Катя с невыразимой лаской, молча смотрела на Сашу. «Пойдет по дороге отца, поучить только надо», — думала она. Не стыдно ей будет при встрече взглянуть мужу в глаза.

Миша и Ванюшка вились возле старших братьев, откровенно завидуя им, а те сидели важно, всеми силами стараясь походить на старых, опытных слесарей. Сестренка Стеньки издали посматривала на ребят: никому на свете не призналась бы она, что русоволосый, румяный Сашка ей нравился больше родного брата.

Через несколько дней Екатерина Максимовна, услав младшего сынишку к Мухиным, завела со старшим разговор о слесарях, которые учили его и Стеньку. Она пыталась незаметно для Сашки выяснить их настроение. Ответив на несколько вопросов, Сашка, хитро прищурив серые глаза, выпалил:

— И чего ты, мама, секретничаешь со мной? Иван Данилович и Савелий Миныч постоянно вздыхают, когда вспомнят про папу, дядю Федота или про Антоныча. Они тоже подпольщики.

Катя улыбнулась. Востер сынок, все понимает, видно, учить-то надо только осторожности.

— Вы со Стенькой позовите их на воскресенье к нам. Громко говорите, что матери, мол, бутылочку поставят за вашу науку, а тихонько шепни дяде Ивану, что я им про Антоныча кое-что скажу.

Сашка приосанился: подпольщица мать доверяет ему тайну! О том, что она подпольщица — так мысленно звал он мать, — Александр знал давно.

Когда отца увезли в Вологду, Сашка начал внимательно следить за матерью. Он всегда любил мать, но не ровнял ее с отцом и даже относился к ней как-то снисходительно: известное дело, женщина, где ей идти за отцом! Вот они с Мишкой подрастут, так будут бороться, как отец и дядя Алеша, думал он, всячески ухитряясь, чтобы подслушать разговоры Григория с Алексеем Шохиным.

Видя мать бодрой, веселой, поддерживающей Пелагею Мухину, Саша научился по-настоящему уважать ее.

Не удалось Кате скрыть от старшего сына и свою революционную работу. Мальчик, страстно тоскующий об отце и боготворивший его, заметил, что мать, уложив их, частенько уходит куда-то вечерами, и заволновался. Он стал ревниво наблюдать за каждым шагом матери и приходящими к ним в дом мужчинами.

Катя не подозревала о том, что старший сын, начинавший храпеть вперед Мишки, вскакивал, как только слышал стук входной двери. По веревочной лесенке, прикрепленной к потолочной перекладине, подтягивался Саша к крыше сеней, ловко вылезал через прорезанный четырехугольник наружу и по стене спускался вниз. Еще с крыши он определял, по какому направлению пошла мать, и, прячась возле стен, неотступно следовал за ней.

С большим трудом ухитрялся добровольный разведчик незаметно заглянуть в окно какой-либо землянки и убеждался, что мать сидит и разговаривает с тетеньками, но подслушать разговор было невозможно.

«Бабские разговоры!» — презрительно решал Сашка и, не сознаваясь себе в том, чего боялся, спешил вперед матери домой: надо было закрыть лаз и спрятать лестницу.

Так он долго следил, удивляясь, что мать ходит в разные дома, но не умея определить цель этих хождений. «Она так устает от стирки, неужто идет только затем, чтобы попусту язык чесать?» — иногда думал он, но спросить не решался: вдруг осерчает?

Как-то, выйдя вслед за матерью в сени, мальчик заметил, что дверь снаружи не заперта. Он выскользнул на улицу, и ему послышался шепот. Оглядевшись, Саша заметил, что возле яблоньки с каким-то мужчиной сидит мать, они о чем-то тихо разговаривают. Бесшумно обогнув избу, мальчик подполз и замер. Теперь его отделяла от собеседников только штакетная изгородь, и он слышал каждое слово.

— Я рассказала им, Максим, про пятый год и про то, за что теперь рабочие борются, хоть и трудно им, — тихо говорила мать.

Она неторопливо передавала тому, кого называла Максимом, содержание своих бесед с железнодорожницами, их вопросы, а потом начала спрашивать о чем-то, чего Сашка и понять не мог, но одно ему было ясно: говорили про то, за что сослали отца. У него потекли слезы от стыда: так плохо думал о матери, а она папанькино дело продолжает. Максим, видно, такой же, как дядя Алеша…

Не дождавшись конца беседы, Сашка так же осторожно вернулся в избу. Теперь он все знал.

Если раньше Кате приходилось иногда повторять какое-нибудь приказание дважды, то с этих пор Сашка бросался выполнять все с первого слова и старался сам угадать, чем бы можно еще помочь матери. Без нее он покрикивал на младшего брата, если тот с ленцой прибирал квартиру.

— Ты знаешь, какая у нас маменька! Золото! Ей во всем помогать надо, у ней дел-то невпроворот. — И, чувствуя, что чуть не проговорился, добавлял презрительно: — Да что такой молокосос понимать может!

Мишка обидчиво огрызался, но начинал быстрее шевелить веником. Видно, Сашка что-то знает, только ни за что не скажет, задается, потому что на два года старше. «Вот подожди, подрасту, и тебе ничего не буду говорить!» — мысленно грозил он старшему брату.

Не перечил больше Сашка, если мать усылала их с Мишкой поиграть на улице, когда приходил тоненький, кареглазый татарчонок. Он знал, о чем они будут говорить, — о тайной работе, — и, борясь с братишкой, зорко посматривал: не идет ли кто к их дому? Тогда бы побежал предупредить мать и сознался бы ей во всем.

Когда после арестов и почти полного разгрома подпольной организации Катя перестала уходить по вечерам и Сашка, возвратившись из школы, стал замечать у нее красные глаза, он почти правильно угадал, почему плачет мать, и сам загрустил. Но грусть свою он выражал действиями.

Саша прямо свирепствовал в школе. Он без конца нарывался на драку с богато одетыми мальчишками и бил их с недетской злобой. Когда вызвали мать и предупредили, что если не уймет сына, то его выгонят, несмотря на круглые пятерки, и Катя поговорила с ним, Сашка буркнул:

— Ладно! Не буду бить.

Драки прекратились. Но, пользуясь своим влиянием на большинство школьников, обожавших его за силу и ловкость, он стал неистощим на самые злые каверзы против «врагов», причем все проделывал так, что к нему нельзя было придраться.

Увидев мать вновь веселой, мальчик тоже повеселел и прекратил «войну». «Взрослые рабочие начали бороться, не стоит возиться с сопляками», — решил он. Кончит класс — вместе со Стенькой пойдут в депо, будут слесарями, как отцы. Тогда мать перестанет от него скрывать свою работу, он тоже станет подпольщиком, часто мечтал Сашка.

…Услышав вопросы матери о настроении слесарей, он больше не мог скрывать свой секрет. «Ну что ж, что еще только ученик, мне уже платят деньги», — подумал он и решил показать матери, что «понимает ее насквозь».

«Секретное» поручение матери наполнило душу Саши гордостью, и он рассказывал ей о том, что давно знает, как она работает вместо отца, но никому никогда слова не шепнул…

— Ты, мама, не бойся! Я все сделаю, и ни один шпик меня не поймает. Они ведь за мальчишку считают, мне их ловко обманывать, — серьезно говорил он, блестя глазами. — Ты и другим своим товарищам скажи: коли что надо подсмотреть в цехе иль передать, всегда смогу…

Катя притянула к себе сына и ласково растрепала чуб. «Вот и новые борцы подрастают», — думала она. Поцеловав крутой лоб Сашки, сказала:

— Что ж, сыночек, будешь помогать старшим, только помни: ничего без моей указки делать нельзя, и никому об нашем с тобой секрете даже намекнуть не полагается. Это будет предательство. Понимаешь?