В Москве пояснили, что на понедельник в зарубежном вещании дадут для этого десять минут.

К вечеру на месте трагедии у «Дельфинариума» начали собираться люди с цветами, свечами и фотографиями погибших. Снова рванули туда. Такой страшной трагедии репатрианты еще не знали. Да и число погибших и узувеченных детей было зашкаливающим. Большинству 16-18 лет…

Я позвонил в Москву Евгению Кисилеву. В его программу «Итоги».

Моя еженедельная передача будет только в следующую субботу, и потому вся оперативная работа летела насмарку. Сказали, что возьмут до четырех минут эфира.

Было не очень понятно, как отреагирует на террор Израиль. Ожидалось специальное заседание Комитета безопасности. Помощник одного из министров правительства доверительно слил мнение, что Израиль может в ответ пойти на широкомасштабные военные действия против Палестинской автономии. Ночью или утром.

Позвонил ведущей новостей в Москве Тане Митковой, предупредил, что могут быть серьезные события.

– Я отслежу.

Поздно вечером все той же субботы наконец начал разбирать материал. Пока отсмотрел, выбрал, написал, начитал, наложил и начал монтировать, было уже около трех ночи.

Лег на пол, на ковер, ругая себя в который раз, что никак не соберусь купить в офис раскладушку.

Утром поехали перегонять в Тель-Авиве готовый материал для «Итогов» в Москву. Война не началась – обошлись «зачистками» и арестами.

Администрация Шарона пару раз меняла время интервью, но запись в Иерусалиме все-таки состоялась.

Затем, на обратном пути, рванули на кладбище под Тель-Авивом. Там хоронили первых десятерых погибших.

Пока, уже в офисе, все отсмотрел, перевел на русский, отмонтировал – снова поздний вечер. Уже воскресенье. А позади – словно неделя интенсивных съемок и недосыпа…

В «Итогах» расширенный сюжет о «Дельфинариуме – «взрыве, трагедии, столкновениях, школе, протестах» – не дали. В России, как всегда, были более важные для нее внутренние политические темы.

На следующий день эксклюзивное интервью с премьер-министром о происшедшем, о терроре, о борьбе с ним, об отношении с палестинцами, о нейтрализации «интифады» прошло в зарубежном вещании без анонса. Как пукнули.

Воткнули десять минут между пятью и шестью вечера. Никто и не заметил.

Хорошо еще, что я догадался позвонить в «Немецкую волну» и подготовил для них аудиоверсию перевода.

Но «Дойче веле» в Израиле не слушают.

Затем, уже в конце недели, накануне очередной субботы, вышли русские газеты с возмущением, почему в день трагедии шла моя программа об… израильских арабах и межнациональном непонимании.

– В то время, как… – писала какая-то озабоченная правдой жизни тетенька.

– Сань, – позвонил потом один коллега. – Чего ты через неделю только выдал о «Дельфинариуме»? Решил ничего оперативно не делать? Напрасно. Мог бы и пошевелиться. Ты же с русскими имеешь дело.

– Это ты точно заметил, – только и сказал я тогда. – С русскими…

Один человек мне сказал, что на японском он, видимо, уже говорить научился.

– Что такое «ебано», ему понятно.

– Закрой рот, – ответил я и подумал: «Без языка сегодня, ну, никуда, япона мать…».

Мы вдвоем толпились у телефона маленькой гостиницы Киото с поэтическим чеховским названием «Три сестры».

Мы – это оператор Сеня Кацив, согласившийся сорваться со мной в Страну восходящего солнца, чтобы посмотреть на местных иудеев, которых я ему пообещал найти.

Даже если их там и нет.

А я звонил в город Ебано незнакомой женщине, дочери великого каллиграфа по имени Харада, который любил всех.

И особенно евреев. Потому что мало с ними встречался.

Вот мы и приехали.

Идея с Японией, как и все хорошее, возникла случайно. К тому времени уже два года я делал еженедельную программу, которая стала популярной в Израиле, и, как это обычно бывает, захотелось чего-то новенького.

Когда все хорошо – это плохо.

И я подумал о цикле фильмов о еврейских общинах мира, а через них, разумеется, и о странах, в которых эти общины живут.

Москва сказала:

– Эфир дадим, а денег под проект не будет.

Хочешь копай- хочешь не копай. Вольному воля…

И я почувствовал себя, как в раю.

Всего ничего, надо было только придумать, на какие деньги снимать и где найти время для этих съемок в режиме моего еженедельного журнала с обязующим названием «Сегодня в Израиле». Понятно, что более, чем на несколько дней, выехать из страны, чтобы снять фильм, было невозможно. Наперед для постоянной программы актуальные материалы не сделаешь. Один будущий выпуск, снятый заранее, еще потерпит, но не больше.

Вот и получалось, что, поработав вдвойне на то, за что тебе платят, для поездки выкраивалась только неделя, включая перелеты.

– Немного, но лучше, чем ничего, – сказал я, подсмотрев как-то за собой в душе.

И вздохнул.

Вопрос с перелетом решился быстро. Первая же авиакомпания, к которой я обратился, в обмен на «большое спасибо» в конце программы без разговоров выделила два билета туда и обратно.

А куда? И я сказал:

– В Японию.

Но был еще и вопрос денег – расходы и оплата работы. Себя я не считал – мне было интересно. Ночевки, что поехал бы сам, что вдвоем, все равно оплачивать. Бензин, прокат машины – не обеднею. Но еще выкладывать из своей зарплаты оператору за семь дней по израильским расценкам? Это было уже «много».

И я почувствовал, что могу перегореть и отложить проект до лучших времен.

Так обычно говорят про «черный день» светлой будущности.

– Лучше поздно, чем никогда, – сказал мне украинец Петр, он же Шем Тов, принявший в Израиле иудаизм, новое имя и еврейство, чтобы «стать таким же жидом, как и другие». Он уговаривал меня сделать обрезание под предлогом, что больно не будет.

– Чик, и ты уже настоящий еврей, как я, – говорил он с идиотским энтузиазмом неофита, выставив наконец главный аргумент.

Но не свой, а посерьезней.

– Это единственное, что в Израиле делают бесплатно.

– Бесплатно? – я взглянул на испуганные глаза жены и решил, что для меня это слишком дорого…

– Я верю в нечто большее, – сказал Артур Рубинштейн, когда его спросили, верит ли он в Бога.

– Это святое, – подумалось мне в одном религиозном издательстве в Нью-Йорке, где за трехсотстраничный перевод с английского на русский книги «Обрезание» я получил по расценкам втрое меньше, чем было общепринято даже в эмигрантской среде.

– Это святое – дать людям заработать на себе, когда ты нуждаешься…

– Ребята, – обратился я к двум парням, которых нанимал для съемок сюжетов программы, уже в Израиле. – Вы более десяти лет крутитесь в стране. Снимаете свадьбы по четвергам или по субботам вечером, если есть заказы. Работаете у меня и еще где подвернется. Никуда из страны не выезжали – вам некогда, да и накладно. А я прокачу с ветерком на полном обеспечении на неделю в Японию, а по ходу и поснимаем, чтобы веселее было.

Оба оператора вразнобой ответили, как подельники.

– А что мне Япония… У меня свадьба на будущей неделе. Заплати за свадьбу – тогда поеду.

И они были правы.

Мы – это то, что мы едим.

Между текущими съемками я срочно засел в интернете и накопал информацию, имена, места, связанные с евреями и Японией. Работа, особенно внеурочная, как секс. Если очень хочешь, всегда найдешь, где, что и кого снимать.

Крест и Шалом на иврите – это Макуя.

В центре религиозной общины движения ХАБАД, чьи подвижники -посланцы-шалиахи, работают почти во всем мире, подсказали их человека в Токио.

С украинской фамилией, но не антисемита.

Нашел я и в Израиле поселок на окраине страны, близ иорданской границы, где учились десантники японских сектантов «макуя», что означает «шатер Бога» – тамошнего христианского движения в поддержку евреев.