Так прошло несколько месяцев. Он вошел в дела, взяв какие-то курсы для квалификации, тоже платные и потому скоротечные, как любовь командировочного, но с витиеватым сертификатом в рамочке на стене. Определился наконец с окончательным местом работы, где осматривал, изучал анализы и выписывал рецепты. И еще испытывал уверенную радость от своей команды спустить штаны, не взирая на лица. Он научился ценить каждую процедуру по прейскуранту и каждого пациента по количеству визитов. Люди говорили, как и раньше, «доктор», но уже не считали, что он им должен. А совсем даже наоборот. Бесплатное добро, оно же бесценно. Как и благодарность. Ничего не стоит. Деньги, отдаваемые или запрашиваемые, даже никчемной пустоте придают смысл и значимость. Он это быстро понял. И к нему снова, как в первые годы после института, вместе с пациентами и деньгами пришло самоуважение.

В тот день, взлетный в профессии, последним по записи к нему пришел скромный пациент средних лет, без особых примет и жалоб. Прилично одетый, пахнущий одеколоном и одиночеством благополучия.

– Говорят, – стеснительно сказал он, – и пишут сегодня много, что профилактический массаж простаты очень полезен для мужского организма и здоровой личной жизни. Не могли бы мне такой массаж сделать.

Доктор поначалу растерялся, но с благодарностью вспомнил советы не жалеть, заказывая себе в кабинет качественное масло, и никогда не отказывать пациентам в помощи. Они и так с этим постоянно сталкиваются. «Нет» существует, чтобы вымогать деньги. «Да» – чтобы их зарабатывать. И доктор осторожно, с непривычки даже нежно, боясь навредить, сделал то, о чем его просили.

– Хорошие у вас руки, понимающие, – сказал, уходя, пациент. И попросил назначить курс лечения. Раз или два в неделю.

Через день, сославшись на рекомендацию, пришел еще один клиент. И еще один. И даже двое. Они были разные, но у всех у них было что-то общее – тот же массаж простаты. Много пациентов – выше заработок. Он вздохнул и наконец почувствовал себя мужчиной. Усталым временами, но зато состоявшимся. Не пальцем даланным. Так, не сразу и даже не прямо, раз-два – и все дело, он нащупал свое призвание. Слава о нем разошлась по городу, а вместе со славой – достойный доход, уважение и обширные связи.

– Ничего удивительного, – сказал я, дослушав. -Пациенты в большинстве своем, небось, солидные, лет за пятьдесят и старше. Простатиты разные, эхо грехов молодости, растаявшие миражи торопливой некогда подручной любви. И пальцы у тебя всегда были золотые, всю жизнь детей лечил, ласковый.

– Да ты как был мальчишкой, так и остался, – благодарно отмахнулся он. – Есть и такие. Но мало. У меня основная клиентура другая, более просвещенная и надежная. Сам не ожидал. Геи называются. Только не все из них могут об этом говорить вслух, а тем более жить с постоянным партнером. Вот у людей проблема и возникает в личной жизни. А я тут как тут. Туточки. Массаж простаты – дело полезное и приятное. И всем хорошо выходит, во здравие.

– Ну ты… прямо золотарь, – выдохнул я. – Никогда бы не подумал.

– А это все потому, что у тебя проблемы в голове, а не как у нормальных людей, где положено. У меня тоже когда-то так было, даже позаковыристей: призвание, гордость за свое дело, долг, еще скажи. Гордость – это твои возможности купить. Или продать то, что умеешь, и тому, кто больше заплатит. Жаль потерянные годы, раньше мог найти свое счастье, если б знал тогда, где искать. Коммунисты все-таки здорово голову забивали разной ерундой, только бы не платить.

Он вздохнул и протянул руку. Энергично, позитивно, стремительно. Клоунадя, как ведущий по телевизору, доносящий что-то до умственно отсталых там, за экраном. Иначе нельзя – не поймут. Особенно начальство.

Я пожал ее, запнувшись. А ведь мог бы и перчатки надеть, холодно уже на улице. Зима…

Дедушка сначала попросил документы, надолго задумался и все пытался взять в толк, у кого я получил разрешение задавать вопросы.

– Без разрешения же нельзя, – повторял он. – Мало ли что?

А я тоже никак не мог взять в толк, кого он имеет в виду, говоря о «разрешении». Но явно не себя самого.

Так мы и толковали.

Его мать в 1938 году забрали в НКВД. Она была шляхеткой, из дворян, но дети об этом не знали. Забрали ее потому, что много лет до того она не раз ездила в Польшу, к родственникам. Тогда арестовывали всех, кто имел родных в этой стране и навещал их, не подозревая, что это аукнется лагерями и смертью.

Мать его замучили в смоленской тюрьме. До сих пор не сказали, где она похоронена и кто подписывал смертный приговор.

– Чтобы не было причин для мести, – объяснили.

Видимо, в этом мире палачи живут долго. Им есть, что терять.

Но он и не настаивал. Мало ли что?

Из-за матери его не сразу приняли в пионеры. А он, как и большинство, верил в Сталина. И приходил на уроки, где все вместе они дружно выкалывали иголками глаза в книгах и учебниках, где были портреты Блюхера, Тухачевского, Бухарина, Зиновьева и других предателей, бывших вождей. А их имена и текст замазывали чернилами. Новые учебники не поспевали за разоблачениями.

– И я выкалывал глаза. Старался. Врагов же надо ненавидеть. Все так считали.

– Все, – назидательно сказал дед. – Это и есть народ.

И я настороженно посмотрел по сторонам. Мало ли что?

Потом началась война. Оккупацию они с отцом благополучно пережили в Минске. В школе он вступил в национальную прогитлеровскую молодежную организацию. Там давали дополнительный паек и учили ненавидеть тех же, кого надо было ненавидеть до войны. И еще оставшихся.

Но после разгрома немцев под Сталинградом отец сказал, чтобы он оттуда вышел. Вернутся – спросят. А лучше, когда власть тебя ни о чем не спрашивает. Мало ли что?

После победы, снова из-за матери, его не сразу приняли в комсомол. Припомнили. Но взяли. И он не сразу вступил в Коммунистическую партию, куда очень хотел. Но допустили. И он учился, занимал должности и служил.

И всегда помнил о матери. В смысле, как о «враге народа», из-за которого у него в любой момент могут быть неприятности.

Мало ли что?

Но все было нормально. Жизнь прошла, дети выросли. Пенсия начисляется. Немного обидно, что ничего особенного не сделал. А что сделаешь?

И своей матери дед уже не стесняется. Даже наоборот, мол, мы из дворян, а не хухры-мухры, как другие. Есть чем гордиться.

Многое он узнал, о чем теперь можно узнавать из разрешенных, понятно, источников. Раньше все врали, и правда была запрещена. Где ее возьмешь, у кого спросишь?

Да и мало ли что?

– Народ не обманешь, – сказал он, прощаясь. – И сегодня мы, наконец, знаем о том времени. Я жил – и не знал. Теперь вот читаю. И, к слову, пытаюсь выяснить, сможем ли мы, дети репрессированных, получить надбавку к пенсии за своих расстрелянных коммунистами родителей. Пока отказывают. На себя у них деньги есть.

Кстати, у меня не будет проблем из-за того, что я с вами поделился?

– Не думаю, – неуверенно ответил я. – А вы никому не рассказывайте. Мало ли что?

Один человек мне сказал, что для здоровья необходимо смотреть на все вокруг позитивно и глубоко.

– Иди ты… – интеллигентно подумал я и внутренне улыбнулся.

Он ходил к психотерапевту, и тот научил, как жить красиво. Главное – избегать отрицательных эмоций и всего, что их может вызывать. Остальное по ситуациям. Так учат специалисты за большие деньги малого бизнеса.

Ему это было нетрудно. Он не работал, потому что в коллективе невозможно избежать конфликтов, пересудов или неувязок. Сплошной негатив. А люди не вещи. Их на место просто так не поставишь. Все норовят подвинуть или продвинуться сами, выдавливая и улыбаясь. Во-вторых, много денег за работу никогда не предложат, а по мелочевке каждый день ходить и еще возиться, чтобы потом отчитываться перед убожеством с биркой «начальник», для него было несерьезным. И он жил подальше от забот. Свободно и радостно. На содержании жены.