Признаться, я и не знал, что в Гааге судят не только сербов.

Те, с кем я говорил (а там проблема с языками), совсем не собираются в Великую Албанию и хотят жить отдельно от «метрополии». Кто-то из грамотных привел мне аргумент сосуществования независимой Германии и Австрии. Мол, и там, и там, в сущности, немцы… Так и они видят себя вне Албании. Во всяком случае, пока.

Уехавших и сбежавших из Косова албанцев сегодня в три раза больше, чем тех, кто сегодня здесь живет. Они говорят о репрессиях со стороны сербов точно так же, как сербы – о них. Слишком свежи еще утраты и неприязнь. Но люди спешат по своим делам на улицах или играют в футбол, до слез болея за свою команду на огражденном поле близ нарисованного маслом большого стенда с портретами трех молодых людей в камуфляже. Погибших, как все они считают, за их независимость. Памятники таким погибшим, с цветами, разбросаны по всей территории края.

Я не сомневаюсь, что на севере, в районе Митровицы, где жили и живут сербы, есть разрушенные православные храмы. Не поехал туда, чтобы не влететь с камерой и туристической визой под арест и депортацию. Слишком много военных миротворцев вокруг, чтобы лезть в этническую зону без согласования.

А в самом центре Приштины стоит недостроенный большой православный собор, который уже никогда не достроят, потому как нет прихожан. И полицейские неподалеку, возможно, не случайно следят в округе за порядком.

Я видел людей, которые хотят мира и жить, не оглядываясь. И, собственно, уже живут. И строят кафе, мотели, торговые центры и свои бизнесы. Непонятно, на какие, но, скорее всего, «черные» деньги. Безработица большая, но и налогов почти нет. И напряженности на улицах тоже.

Они не сидят, как мне казалось до приезда сюда, в нищете и жалобах, на подачках международного сообщества, словно вечные палестинские беженцы.

И даже приглашают приехать специально в Косово, чтобы снять фильм о том, что здесь происходит, пообещав встречи и интервью с кем я захочу, не навязывая…

Я бы сделал, но кто возьмет? Без заказа сверху. Думаю, что без политики еще долго будет трудно рассказывать о тех, кто жил и живет на этой земле.

Без политики – их как бы и нет.

А они есть.

Шесть дней, не считая долгой дороги в частном самолете, мы ели за одним столом и передвигались общей небольшой группой. Когда всех знакомили, ее представили как подбрюшье к банкиру. Типа, «и сопровождающие их лица».

Но затем я ни разу не слышал ее голоса. Вообще. Они даже друг с другом не разговаривали.

Остальные, собственно, тоже. Слушали, почти привстав, что говорит главный. О жизни, о мире, о Боге, о достоинстве и достоинствах.

В последний день, уже в Сайгоне, хотя он уже давно и называется Хо-Ши-Мином, возвращаясь из плутаний по городу, я вдруг увидел знакомую пару в большом фирменном магазине. Она буквально металась, сгребая на прилавок разную дребедень с пришитыми лейблами. Пачкой.

– Может, хватит, уже столько набрала, – заныл банкир. – Ну не стоит эта курточка-дождевик трехсот долларов…

– Ты не понимаешь, – прорезался наконец ее голос. – Это же Версачи. В Сайгоне все дешевле, – и добавила, глянув на меня, – чем в Италии.

Банкир тормознул взгляд на груде вещей, оцененных почти в четыре тысячи «зеленых».

– Все ты знаешь…

– Бл-дь, – вдруг сказал она, зацепившись ногтем еще за один ценник.

– Блядь, – доверительно наклонился ко мне банкир. И вытащил золотую кредитную карточку.

Я молча показал ему на вывеску массажного салона «Рай», прямо напротив магазина, и подумал: «Везде одно и то же. Только цены разные».

– Вы непохожи на израильтянина, – шепнула она, заботливая. Я сидел на веранде гест-хауса в туристическом районе Бангкока, посасывал пиво и смотрел на проходящих мимо бездельников. Похожих на меня. Они шли к себе, куда-то, и тоже поглядывали по сторонам. Рассеянно и тускло. Как полумрак уходящего в ночь за развлечениями города. Развлечений было много, буквально на каждом шагу. И все они сводились к двум простым вещам: набраться пива и отлюбить по-быстрому. Как и везде. Только дома – после работы. В нагрузку. А здесь – нагулявшись по цветным улицам обкуренных благовонными палочками расслабленных храмов. Бог – это любовь. Но за деньги.

Я снимал комнату на втором этаже дешевого, как местные женщины, отеля. А у входа скромно, раскинув в разные стороны варикозные от полировки двери, теснился массажный салон, где она и работала, одновременно разнося напитки для постояльцев. Клиентов не было, и ей хотелось поговорить или зацепить залетного туриста на раскрутку. Чтоб не скучал. Секс – лучший выход из безделья. Тем более в Бангкоке, где ничего не делается просто так. Даже поговорить.

– Да я, собственно, приехал из России А почему не похож?

– Светлый. Видно, что из Европы или Америки. И спокойный. Израильтяне смуглые и шумные… – Наверное, ей чаще попадались «марокканцы».- Мне понравилось работать в Израиле, два года, на Красном море. В Эйлате, ну вы знаете…

– Знаю. А что за работа? – я понял, что сморозил глупость.

– В гостинице, – улыбнулась она. – Познакомилась там с местным парнем. Он обещал жениться, потом передумал. Говорит, родители против. Но к ним не водил. А меня выслали. Наверное, он же и сообщил. Хотите, я вас обслужу со скидкой? Вы мне симпатичны.

«Еще бы, – подумал я, – за час, пока я торчу на веранде отеля, ни одного клиента».

– Да, я женат.

– Тем более. Жены массаж не делают…

Она вдруг резко повернулась и буквально бросилась навстречу худощавому парню, европейцу средних лет, выходившему из отеля. Чуть за ним спрыснул таиландский полицейский и сел за соседний столик, один из двух на веранде. У него была красивая кремовая и ладно сидящая форма с шевронами. Вместо татуировок. И еще ремень с фуражкой – зримые атрибуты власти. Полицейский громко чихнул, переставил стул и, вытянув ноги, бессмысленно уставился на улицу. Прямо как в Париже, на каком-нибудь центральном бульваре.Там, в открытых кафе, прижавшихся друг к другу, сплошным потоком вокруг столиков вальяжно сидят люди, повернувшись единодушно лицом к тротуару. Словно в ресторанном шоу перед сценой. Сами по себе. Перед ними, пожиже, но тоже плотно, идут другие. Глазеющие то вперед, то на зрителей в кафе. И только еще дальше, по дороге, в два или три ряда густо шипят третьи, в машинах. В чаду выхлопных газов от нетерпения на всех. Они уже не смотрят ни на что, кроме мешающего впереди чужого багажника. В Бангкоке все проще и менее театрально. Зато искреннее. Азиа-с…

Девушка, с которой мы так и не договорили, подвела парня ко мне. Все равно ему пристроиться больше было негде, кроме ступенек. А как оказалось, надо. Когда некуда идти, всегда лучше присесть. Он приехал из Пхукета только утром и до вечера коротал время, ожидая своего самолета домой, в Швейцарию. По городу или даже по улице ему прогуляться не хотелось, и от нечего делать он был только в салоне, при отеле, где и подружился с шустрой тайкой. И даже приворожил, подстелившись. Парень с удовольствием рассказывал о своем большом доме, где ему одиноко, и о домашнем интернет-бизнесе, где он что-то покупает в одной стране и продает в другую. А теперь вот хочет набирать в Таиланде рубашки – такие, как на нем, и толкать их у себя в Цюрихе.

В Пхукете он снимал приличный номер в отеле, отдыхал, купаясь, но залетел в больницу с отравлением. Местная медицина произвела на него ужасающее впечатление, особенно бегающие ящерицы в палате и комарье. У него, в Швейцарии, это немыслимо. Как и тесные, заполненные людьми больничные палаты. Он так вкусно рассказывал о комарах, что у меня зачесалось колено. Неожиданно глазеющий по сторонам полицейский, почти напротив, напрягся и наклонился, следя за моей рукой под столом. Он явно отслеживал, не передаю ли я что-нибудь этому швейцарцу.