Другое дело – стоит ли лезть в волки, если хвост собачий.

Мы снова выпили и помолчали.

Он напрягся. Видимо, парня действительно достало. А я уже расслабился и мельтешил пиво, смакуя, что кому-то на этом свете хуже, чем мне. Настроение было прекрасным. Не то что с утра.

Мы оба сглотнули. Молча. Всухую.

Не понимаю мужчин, которые разводятся.

Я бы никогда не женился повторно.

Зачем делать оставленную женщину счастливой, а новую – несчастной?

– Развожусь, – сказал мне один человек.- Пора начинать иную жизнь, пока не поздно.

– Начинать никогда не поздно, – многозначительно сморозил я и подумал, что как ни окучивай, но из блядей дороже всех обходится жена. И еще неизвестно, что лучше: платить каждой или расплачиваться с одной.

Мы рассчитались. В баре еще гудела молодежь, тосковали несколько одиноких охотников и скучала парочка гламурных девиц лет средней паршивости.

Я хотел бы стать птицей.

Летать высоко-высоко.

И класть на всех…

Один человек мне сказал на рассвете:

– Ты кто?

– Не знаю, – ответил я.

И понял, что залетел.

Однажды мне были знакомы два человека, как оказалось, связанные друг с другом. Один и еще один. Глядя со стороны – в плюсе. При всех минусах.

Я знал их. Каждого в отдельности. Но они от меня об этом так и не узнали…

– А собственно, что я теряю? Да ничего. Если выгонит, то вернусь и успокоюсь тем, что попытался. Все равно он о чем-нибудь да скажет. Иногда любая фраза – тоже ответ. Может, еще и в дом не пустит…

Это уже было сложнее. Он не представлял себе, как построит разговор и спросит о том, из-за чего собственно пришел. Глупо как-то все выглядит. По-детски, несерьезно, бессмысленно.

Но и выхода у него не было. Вернее, был. Выход то есть всегда. Правда, он на него не решился. Несколько раз, разогнав машину, ловил себя не нестерпимом желании резко повернуть руль на мосту или вдоль глубокого кювета. Или просто – в лоб бетонного забора какой-то стройки. В конце концов, это меньше секунды. Главное, не думать. Мысли, если они бесцельны, порождают страх. Словно камень на шее плывущего. Это называется здравым смыслом.

Он ни разу не смог дернуть руль в сторону. Не из-за боязни неизвестного. Боязнь для других. Так может уйти каждый. И даже когда-нибудь уйдет. Сам по себе. Не велика заслуга. Мужество жить ему тоже не помогало. Оно необходимо, чтобы преодолеть и пережить давление внешнего мира, других людей и нелюдей. А здесь…

Смерть столь же безобразна и неизбежна, как разочарование в женщине, с которой мужчина жил. Но которой у него никогда и не было.

Он недолго стоял у двери. Квартира оказалась не там, где он ожидал, приблизительно зная прежний адрес. С ее слов. Наверное, хозяин переехал на новое место. Надо же хоть чуточку менять жизнь.

Но все равно Он хотел посмотреть и на того, Другого, и на его дом. Совсем, почему-то, ему не чужой. Квартира – это другое лицо, гораздо более откровенное, чем натянутое. Квартира многое говорит о хозяине. И о хозяйке, если она есть. Особенно кухня и ванная. Сразу все видно. Как личное, не для чужих глаз, исподнее. Особенно если оно сушится здесь же.

Но Он уже знал, что у Другого никого, кроме матери, нет. Они жили вместе в ее доме всю жизнь. Свой не построил, как ни собирался. Все его годы сложились в сплошные сборы, но без похода. Так и чертыхался, словно на чемоданах. Ничего не поделать. Свободных билетов в кассе не было. А в кассиры не протолкнуться.

И женщина его ушла. Не вынесла разговоров о светлом будущем и очередных потугах. Семья же не церковь. Не заиконишься. Двоим ужиться вместе гораздо труднее, чем каждому по отдельности, с тем же Богом. Это ему, вечно живому, уже ничего не надо. Все стерпит.

И жена ушла в никуда, посчитав, что так ей будет легче, чем с кем-то, которого еще нет. Но что-то будет. Забрала ребенка, скомканные, как простыни, их совместные годы, и съехала. Другому было особенно обидно, что она ушла не к другому. Но пережил.

В мире достаточно тех, кому его проекты еще не надоели. Можно распаривать, как веником в бане, подливая. И водка при свечах всегда будет стоить недорого. Это то немногое, что государство имеет от оборота. Не считая своих граждан-сожителей.

Он выяснил о том, Другом, что мог, поскольку навел кое-какие справки, пока искал нужный телефон и адрес. Надо же было понять, к кому идешь. Если уж решился.

Сначала Он ничего не знал, кроме имени. Его выкрикнула однажды Она, напившись с утра. А точнее, с ночи не просохнув. Выкрикнула отчаянно и зло, как может кричать лишь женщина, забывшая о себе все, кроме темных просветов прошлого. Когда еще не было ни семьи, ни дома, ни детей, ни тягучих, словно бессонная тьма, разочарований. Этих отходящих вод вылезающей наружу ненависти. Тогда оставались только встречи. Короткие, как ночи, в которые ее засасывали проходящие мимо мужчины. Свободные, веселые и ничего не обещающие с утра, проспавшись.

Но Ему было наплевать. Какая разница, кто у нее случался до него. Или не случался. Любимая не имеет прошлого. Сама не хочет и не помнит. Для нее то, что было вчера, но не с Ним, – не было. Причем искренне. Она начинается только со дня встречи, даже если мысль о постоянной совместной жизни приходит к Нему намного позже. Их знакомство и, главное, ощущение близости, отбивает исходную точку отсчета. Ту самую. Настоящую. Добиблейскую. «Вначале было…». А затем уже – слово.

Все, что происходит потом, вместе с ней, и становится Его реальностью. Что бы ни свершалось вокруг. Но никого другого в этой реальности Он выдержать не способен. Одновременно. Параллельно. И, тем более, неведомо. Такое мало кто забудет или простит. Даже если и сделает вид, что забылось.

Короче, Она кричала ему в лицо, что пока они встречались и Он, утонувший по уши в любви, бегал к ней, провожал и все такое прочее, в свободное ее время были еще и другие. Те, кто крутились в округе и рыскали неподалеку. Женщины же ближе к земле, витая. И, как змеи, реагируют на то, что теплое и рядом. По-человечески.

– Ты все время был занят и никогда не умел проводить рукой по груди так, как это делал… И Она, аккордеонно скользнув по себе кончиками пальцев, назвала имя. Того, Другого. У дверей которого Он и стоял сейчас. Опущенный.

Это самое точное слово, которое Он нашел для себя. Все рухнуло в одну секунду: и их совместные годы, и дом, и дети, и карьера. Опустилось вместе с диафрагмой там, внутри, и стало ненужным, ненастоящим. Таким же искусственным, как раскрашенные цветы на похоронных венках успешности. Никчемным, по сравнению с тишиной двоих. Прикорнувших.

Мир вокруг него стал напрасным. Но Он еще ехал по инерции. Агонизируя в работе. Эта, всеядная, примет любого. Только давай. Его заставляло жить дальше, замешкавшись, иное. Уйти просто так и оставить Ее, трубящую во все фаллопиевы трубы? Пока одну, а потом с кем-то другим, живым, еще дергающимся? Ну и пусть. Но выпрыгнуть из жизни проигравшим, после того, как победил? Такое пережить невозможно. И что, сбежать?

Он продолжал ехать. По движению. В свое никуда. Думал, что в создаваемый рай, а на самом деле – совсем в противоположную сторону. А может, вся жизнь это и есть одностороннее движение? Единое для всех. Только скорости и маршруты между бетонными оградами разные. И спешить незачем. Дорога, покрутив, все равно приведет к обрыву. Даже и без Нее, уже давно пересевшей в свое авто. Сам же ей купил…

Мужчина что-то делает в жизни, если делает, но только для женщины. Для той, которую считает своей. Завоеванной у других или выбравшей именно его. Дворцы Версаля и Санкт-Петербурга строили для женщин. Не жен, но какая разница? Веру целой страны, той же Англии, меняли из-за женщины. Сжигали Трою и скитались по морям. Собирали походы и грабили. Убивали, сочиняли, открывали, придумывали, изобретали – тоже ради нее. Или вместо. Чтобы заглушить одиночество. Раздвинув его до Вселенной. Особенно, если где-то за спиной Она. Правда, уже отодвинутая в сторону. А как же еще? Иначе не получается, если хочешь быть лучшим. Так надо. Удерживать, задаривая, одну и завоевывать, восхищая, многих. Такое, сидя на месте и не рискуя ничем, не сделаешь.