Иногда Юрию казалось, что на спарке лопнули тяги управления, она вышла из повиновения и летит неизвестно куда, подобно колыхающемуся листу бумаги, занесенному ветром высоко в небо.

Сердце летчика сжималось.

Обследование нужного района продолжалось минут сорок. Летчики уже было отчаялись найти крохотное суденышко, затерявшееся среди необозримых просторов моря, которое так сильно качалось под ними, словно хотело перевернуться, поменяться местами с небом. Но на корабле заметили самолет, дали несколько красных ракет.

Через минуту спарка сделала круг над тем местом, где дрейфовал сейнер. Уваров снова на некоторое время включил рацию и попросил запеленговать самолет.

Обнаружить, что произошло на корабле, летчикам не удалось, зато все указания метеоролога они выполнили успешно.

— Все! — сказал наконец Уваров. — Двигаем на аэродром.

Стахов расправил онемевшие плечи и стал менять курс полета. Теперь ему хотелось как можно скорее попасть домой. Юрию некогда было думать о чем-то постороннем, но все-таки на мгновение он представил себе, как товарищи встречают их самолет. Нет, он не будет хвастаться своими умелыми действиями в этом необыкновенно трудном полете. Летчиков этим не удивишь. Кому из них не приходилось бывать в сложных переплетах. Однако он с поднятой головой поглядит в глаза однополчанам. Теперь Турбай, надо надеяться, допустит его к самостоятельным полетам в сложных условиях.

Самолет шел с набором высоты. Вверху и внизу клубились облака. Когда Стахов делал разворот, где-то над самым ухом его так сильно грохнуло, что он невольно весь сжался и закрыл глаза. Но даже сквозь сомкнутые веки летчик почувствовал блеск молнии. А потом сделалось темно, будто на голову надели черный мешок. Летчик даже не сразу заметил, как загорелась красная сигнальная лампочка на пульте управления.

— Внимание! — услышал Стахов голос Уварова. — Горит двигатель! — Это было сказано так, как будто летчики находились в классе на тренажере-и командир ставил перед летчиком учебную задачу.

Старший лейтенант посмотрел в перископ и увидел выбивавшиеся из-под серебристой обшивки красные языки пламени, а за хвостом — темную полосу дыма.

Ему некогда было думать, отчего это случилось: от прямого ли попадания молнии в самолет — а в летной практике бывает и такое, — или электрический разряд произошел где-то рядом и от сильного сотрясения лопнула топливная проводка. Возникшая при трении металла искра воспламенила горючее. Руки сами, почти автоматически, стали быстро выполнять одну операцию за другой, чтобы не дать огню распространиться дальше. Вот уже перекрыт кран доступа горючего, убран на себя рычаг управления двигателем, выключены насосы подкачки и перекачки топлива, нажата кнопка включения огнетушителя.

За эти секунды Уваров успел передать на аэродром о случившемся.

— Беру управление на себя, — сказал командир эскадрильи.

«Что ж, это его право, — подумал Стахов. — Будь я сам старшим на самолете, поступил бы точно так же». Стахов отпустил ручку и как-то сразу почувствовал себя до предела беспомощным и опустошенным. Теперь было так тихо, что летчики, наверно, могли бы разговаривать друг с другом, не прибегая к переговорному устройству. Глубоко внизу, в разрывах между облаками, он видел-кипевшее море. Стахову нестерпимо хотелось откинуться навзничь, свободно протянуть окаменевшие ноги и руки, забыться.

Уваров положил машину на крыло, пытаясь скольжением сорвать пламя. Оно тотчас же исчезло. Но как только самолет пошел по прямой, огонь снова выбился из-под обшивки. Уваров опять применил скольжение. Это не помогло. Языки пламени стали еще длиннее.

«А вдруг взрыв?» — только теперь Юрий до конца осознал катастрофичность положения, в которое они попали. Он впервые в жизни почувствовал, как шевелятся волосы на затылке. Спину свел мороз, она одеревенела. Лицо сжалось, застыло. «Вот он какой… этот страх», — подумал летчик.

Самолет между тем вышел из облачности. Внизу по-прежнему простиралось бушующее море.

— Надо покидать машину, — сказал Уваров тихо, но твердо. — Катапультируйтесь, Стахов. А я пока передам на аэродром наши координаты.

Беда надвигалась неотвратимо. Старший лейтенант знал, что промедление подобно гибели, но продолжал бездействовать. На что он надеялся? Или это был как раз тот случай, когда человек полагается на интуицию, на особое врожденное чутье, пришедшее к нам из невообразимой глубины веков, то самое чутье, природу которого невозможно объяснить.

— Катапультируйтесь! — повторил команду майор, Уваров через минуту, видя, что Стахов медлит. Старший лейтенант потрогал йод собой резиновую надувную лодку и положил руку на рычаг выстрела катапульты. Все это было делом двух-трех секунд.

Однако что-то все еще удерживало Стахова. Ему казалось, что комэск найдет выход даже из такого трудного положения. Не оставит машину. Зачем же тогда будет оставлять ее Стахов.

Между тем самолет резко накренился и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, стал скользить вниз, к бушующим волнам. Старшего лейтенанта прижало к спинке сиденья. Он видел, как ветер срывал с острых зазубренных гребней волн белую пену. «Теперь не успею выпрыгнуть, если даже захочу». Сердце ухнуло вниз и замерло, а на лбу выступил обильный пот.

«Теперь уже все», — решил Стахов, но в это время самолет снова перешел в планирование. Уваров все так же неподвижно сидел в своем кресле.

Стахов посмотрел в перископ. Пламя больше не показывалось из-под обшивки.

— Значит, не прыгнули? — послышался голос Уварова.

— Не успел.

Пламя могло снова появиться в любую минуту. Командир решил идти на риск. Он заметил в стороне, у самого горизонта, узенькую, почти призрачную каменистую гряду. С высоты она была похожа на спину выплывшего на поверхность моря кита. Не раздумывая, Уваров направил туда самолет. Ему хотелось сохранить машину, ее оборудование, хотелось обрести под ногами спасительную землю, и он был теперь всецело поглощен заботой о том, как посадить самолет на один из этих пустынных, затерянных среди волн островков, не пролететь мимо, не промазать при вынужденной посадке на фюзеляж.

Грозовая зона между тем осталась в стороне. С каждым километром слабее чувствовалось ее дыхание. И вот наконец из-за низких — лохматых туч выглянуло солнце. Море заиграло тысячами ослепительных искорок. В другое время, в другой обстановке летчики бы полюбовались необыкновенным зрелищем, но сейчас им было не до этого.

Юрий так напряженно вглядывался в даль, что у него даже стучало в висках. Острова (теперь это хорошо было видно) образовались из окаменевшей лавы, намытой гальки и песка. Для вынужденной посадки с убранными шасси был пригоден лишь один из всей гряды. Но и его длина вряд ли превышала триста метров. Впрочем, пригоден — не то слово. Инструкция разрешала посадку с убранными шасси только на мягкий грунт, иначе мог произойти взрыв. Но у потерпевших аварию не было другого выхода.

Летчики постарались не упустить во время посадки ни одной мелочи: своевременно выключили все тумблеры, освободились от ремней парашютов, открыли кабину. Если самолет пролетит мимо острова и сядет на воду, они смогут быстро выбраться из кабины и надуть резиновые лодки.

Старший лейтенант весь сжался в ожидании момента столкновения с землей. Но испуга не было. Было только Желание какой-то определенности.

…Удар при посадке был таким сильным, что Стахов стукнулся лбом о приборную доску и потерял сознание. Когда очнулся, то увидел, что лежит на камнях в нескольких метрах от самолета. На лбу мокрый платок. Юрий испытывал тупую боль во всем теле, но воспринимал ее, как чудо, как воскресение из мертвых. Он боялся, что боль прекратится, а вместе с этим прекратится и его жизнь.

Подошел Уваров. В руках держал смоченный в воде рукав от нижней рубашки.

— Лежите, — сказал почти шепотом, увидев, что Стахов, сморщившись от боли, намеревается подняться с ложа, устроенного из камней и разостланных парашютов. — Вставать нельзя. Сейчас перевяжу вам голову.