— Потому хотя бы, что я мама.

Он выпустил руку Беллы. Этого не может быть. Нет.

— И… Петр знает об этом?

— Какое это имеет значение… — она усмехнулась.

Несколько минут шли молча. Ветер растрепал Белле волосы. Но она не замечала этого. И этот лирический беспорядок на ее голове нравился Стахову.

— Простите меня, — сказал Юрий. — Наверное, мне не нужно было вас ни о чем спрашивать.

Разговор у них дальше не клеился. Он лихорадочно думал, что бы можно было сказать Белле, и ничего не мог придумать.

С ним произошло нечто неожиданное. Ему тоже захотелось быть с ней очень откровенным. Только что, в сущности, он мог ей сказать о своей жизни? Вряд ли ее могли заинтересовать его мимолетные полудетские увлечения. Да и для него самого они вдруг стали совершенно неинтересными, до приторности скучными. Даже однажды выдуманная им любовь, которой он хвастался ребятам, казалась теперь смешной.

Стахов решил сейчас же выяснить, как Белла относится к Мешкову. И он без обиняков спросил, нравится ли ей Петр.

— Мы с ним мало знакомы, — ответила она. — Но думаю, что это добрый и бескорыстный человек. Такому нельзя не верить.

— Словом, настоящий друг. Белла кивнула.

— Вот мы и пришли, — сказала она, останавливаясь около старого кирпичного дома с узкими сводчатыми окнами. — Мое окно спит. — И она указала на второй этаж. На подоконнике была устроена кормушка для птиц.

— С кем вы живете?

— С отцом. Он на работе.

— А ребенок?

— На даче. Пойду, — она протянула руку.

— Можно зайти к вам?

— Сейчас?

— Ведь еще совсем не поздно.

Она посмотрела на Стахова с любопытством и, не выпуская его руки, ввела в темный подъезд.

— Здесь двадцать одна ступенька.

Сделав несколько шагов вверх, он в темноте совершенно случайно коснулся волос Беллы. От них пахло, как пахнет от только что выглаженного белья. У Юрия возникло желание обнять Беллу, но он не решился на это и только крепче сжал ее руку.

Комната была маленькая, словно монастырская келья. Он невольно поразился контрасту модного платья Беллы с бедным убранством комнаты.

— Хотите чаю? — спросила она, включая стоявшую на полу электроплитку.

Пока она возилась за ширмой, которая разделяла комнату пополам, он рассматривал корешки книг на этажерке.

— Вы учитесь?

— Сейчас все учатся, — ответила она из-за ширмы.

— Где?

Она промолчала. Вынесла к столу фарфоровую вазочку с вареньем.

— Это папа? — Он указал на маленькую фотокарточку, воткнутую в уголок зеркала, которое стояло на комоде.

— Да.

Судя по белому полукругу, оставленному на фото для печати, Беллин отец снимался на какой-то документ, наверно, зашел в фотоателье прямо с работы — в спецовке и вязаном свитере с высоким воротом.

— Он работает в ночную смену? — спросил Стахов, украдкой рассматривая себя в зеркало и думая о том, что ему, пожалуй, следовало бы изменить прическу. Этот белобрысый ежик из толстых, как прутья, волос не совсем идет к его узкому бескровному лицу и светлым запавшим глазам с маленькими, как иголочное ушко, колючими зрачками.

— Да, он работает по ночам. Берите, пожалуйста, стул и придвигайтесь к столу. — Она покрутила в руках его фуражку и положила ее на комод.

Чай был горячий, и он налил его в блюдце. Ему казалось это оригинальным. Белла улыбнулась.

— Знаете, на кого вы сейчас похожи? Он невольно покосился на зеркало:

— На кого?

— Нет, пожалуй, не скажу.

— Скажите, — он осмелел и положил руку на плечо Беллы. Она не отстранилась.

— Говорите, иначе сейчас…

— Что?

«Поцелую», — хотел сказать он, но не сказал, потому что у него куда-то девалась вся отвага.

Она опустила глаза.

Несколько секунд он рассматривал ее лицо — узкое и бледное. Черные с синевой волосы падали на чистый лоб. Наконец она снова подняла на Стахова глаза. Он никогда еще не видел такого преданного, обнаженного и беспомощного взгляда.

«Неужели она на всех так смотрит?! — мелькнуло в его голове. — От этих глаз можно сойти с ума».

Потом он взглянул на часы и чуть не ахнул. Было половина второго.

— Засиделся, однако, — сказал он, вставая. И попросил Беллу объяснить, как ему побыстрее добраться домой.

Белла подумала минутку, а потом стала надевать туфли.

— Я провожу вас.

— Нет, нет, я сам.

— Вы не скоро выберетесь из наших лабиринтов.

— Выберусь.

— Я ведь лучше вас знаю. — В ее голосе появились решительные нотки: — Еще случится что-нибудь с вами. Мне не хочется за вас отвечать.

Они препирались несколько минут. А потом Белла вдруг предложила:

— Оставайтесь здесь. А я пойду к подруге. Это на первом этаже.

Он не ожидал такого поворота.

— Удобно ли это для вас? Белла усмехнулась.

— Наверно, нужно было подумать об этом раньше. Расстилая постель, Белла спросила, когда ему нужно вставать завтра.

— В семь, — сказал он.

Она завела будильник и ушла за ширму.

— Раздевайтесь.

Ему вдруг стало как-то не по себе. У него даже вспотели ладони. «А как же Петька? — подумал Стахов. — Он бог знает что может решить, когда узнает…»

— Вы легли? — спросила Белла из-за ширмы.

— Да.

— Тогда спокойной ночи. — Она выключила свет и вышла.

До полосы, скрытой от Стахова толстым слоем облаков, было около восьмидесяти километров, когда с летчиком связался по радио оператор системы слепой посадки. Эту систему в полку называли вожжами летчика. В шутку, конечно. Но в этих словах была доля истины.

Стахов ничего не видел перед собой, кроме серого хаотически двигавшегося месива облаков, а на аэродроме его видели — с помощью локаторов и все время напоминали, в каком направлении, с какой скоростью снижения лететь, чтобы приземлиться точно на полосу. В эти минуты летчик чем-то был похож на слепого, который не может сам найти дверей в свой дом, и ему подсказывают: прямо, прямо, теперь левее, опять прямо, направо и так далее. Но если ошибка слепого приведет к шишке на голове, то ошибка летчика окончилась бы тем, что он, как говорят с горькой иронией авиаторы, приземлился бы «на три метра ниже земли».

Через каждую тысячу метров он докладывал о своей высоте и получал команды, с какой вертикальной скоростью ему снижаться.

Со всех сторон старшего лейтенанта по-прежнему окружали облака. Не видно было даже концов крыльев. Все внимание Юрий сосредоточил на авиагоризонте, высотомере, приборе скорости и указателе курса. Они были его глазами, помогали увидеть то, что он не видел сам. Летчик знал: сейчас главное не растеряться, четко и быстро выполнять команды тех, кто следил за ним на земле. Стахов представил на мгновение темное, душноватое помещение аппаратной и руководителя посадки, то и дело звонившего операторам посадочного радиолокатора. Руководитель подсказывал, как лучше управлять антеннами. Летчик шел с отклонением от курса влево на десять градусов. Тотчас же руководитель посадки передал Стахову:

— Вправо десять.

— Выполняю. — Юрий стал разворачивать самолет.

Руководитель посадки внимательно следил, чтобы светлая отметка двигалась точно по начерченной на экране, линии глиссады. Это говорило о том, что летчик своевременно выполнил команды и снижался правильно.

— До дальней четыре, — сообщили ему.

Потом в наушниках шлемофона зазвенел звонок. На приборной доске беспокойно замигала сигнальная лампочка. Самолет проходил над дальней приводной радиостанцией. Стахову нельзя было мешкать ни секунды. Он переключил автоматический радиокомпас на ближний привод и начал плавное снижение.

Самолет вынырнул из облаков. Его словно вытряхнули оттуда. Впереди, в снежной сумятице, виднелись три тускло светящиеся точки: это были включены прожекторы. И больше ничего не видно, только снег с ожесточением хлестал по фонарю.

— Облака вниз пробил! — доложил Стахов, стараясь ни одним звуком не выдать волнения. — Полосы не вижу.