— Успокойся, Зи-Зи, прошу тебя.

Она зашмыгала носом, вскочила со стула и, натыкаясь на столики, за которыми сидели посетители, побежала к выходу… Стахов догнал ее в скверике. Она опустилась на лавку и, спрятав лицо в ладони, разрыдалась. Юрий достал папиросы. Сел рядом. Когда она утихла, протянул платок:

— На вот, сотри косметику, расплылась, как нефть по реке.

Зина начала вытирать лицо.

— Ты злишься на меня за тот вечер, — сказал Стахов. — Но я не мог иначе. Пойми. Потом мы оба жалели бы…

— Я знаю. Вы все думаете обо мне бог знает что, — сказала Зина. — Видно, так мне и надо, дуре такой.

Стахов бросил окурок в кусты, достал новую папиросу. Никогда он так еще не волновался.

— Дело не в этом, — сказал он и замолчал, потому что не знал, что говорить дальше.

Некоторое время они сидели так, а потом Стахов спросил:

— Ты чего с этим волокитой пришла?

— Он же тебе объяснил.

— Так я и поверил!

— А он очень симпатичный дядечка. Очень обходительный. Не чета некоторым…

— Все мы обходительные, когда нам что-нибудь нужно.

— Неужели ты думаешь, что я… — Зина снова зашмыгала носом. — Никто мне не верит. Ну решительно никто. Ну и отстаньте от меня. Все отстаньте.

— Ладно, не будем об этом. — Юрий снова положил свою руку на запястье девушки. — Ты, слава богу, давно достигла того возраста, когда человек сам распоряжается своей судьбой.

— Вот именно.

— Мне просто хотелось помочь тебе, — сказал Стахов. Зина наклонила голову.

— Ты не можешь мне помочь. Да это и не нужно. Понятно?

— Ничего, Зи-Зи. Успокойся: любовь, говорят, не картошка, ее не выроешь за один прием. Верно?

Зина усмехнулась, внимательно посмотрела на Стахова.

— Когда я была школьницей, записывала в тетрадку всякие мудрые мысли из книг, которые читала, — сказала она через минуту. — Помню, там и такие были слова: «…сходственное несчастье, как и взаимное счастье, настраивает души на один лад». Кажется, это Бальзак.

Стахов насторожился. Как она верно поняла его состояние, хотя ей вроде бы сейчас и не до него! Сама расстроена горем. И боясь, что она заговорит о нем, спросил:

— Когда это было?

— Лет десять тому назад. Счастливая была пора…

В тот вечер Стахов узнал от девушки нехитрую и довольно стандартную историю ее жизни.

Родители Зины разошлись, когда ей было десять лет. Жила с бабушкой, работавшей билетершей в кинотеатре, часто ходила в кино и сама решила стать киноактрисой. После окончания десятилетки подала документы в институт театра, музыки и кинематографии. Однако не прошла по конкурсу и уехала с подружкой в Таллин. Работала в порту учетчицей.

Потом бабушка умерла, и Зина вернулась домой. Не хотелось терять жилплощадь. Пришлось временно устроиться в летную столовую официанткой. В военном городке она познакомилась с одним военным. Зина не назвала Стахову его имени, но тот и так знал, что это был Мотыль.

Девушке очень нравилось, что за ней ухаживал такой красивый, такой «содержательный» парень, который так много рассказывал об артистах. Было похоже, что со многими из них он на короткой ноге, знает их закулисную жизнь.

Она влюбилась впервые «глубоко и навечно», была счастлива. Ей так нравилось, когда он говорил, что Зинаида по-гречески — «божественная, рожденная Зевсом», когда на прощание целовал ее руку «прямо при всех».

Потом они поссорились. Все вышло из-за другой девушки, которой он стал отдавать предпочтение. Зина была в отчаянии. Написала письмо своей закадычной подружке в Таллин. Но та только посмеялась в ответ.

«Успокойся, Зизочка, — писала она. — Не ты первая, не ты последняя. Все мужчины обманщики. И платить им нужно такой же монетой». Подруга посоветовала Зине не терять времени даром и завести другого поклонника. «Когда этот первый узнает, что ты не больно-то нуждаешься в нем, его заест самолюбие. Вернется на полусогнутых». Зина получила от многоопытной подружки кучу советов, как подать себя с выгодной стороны, как завлечь мужчину.

Теперь Зина поняла, почему около подружки, работавшей в галантерейном магазине, роем вились поклонники. «А может, и мне попробовать», — подумала Зина, вспоминая, как подружка одевалась, подчеркивая в туалете, что нужно подчеркнуть, как начесывала выкрашенные в огненно-рыжий цвет волосы, удлиняла синей краской ресницы, как кокетничала с покупателями, растягивая в разговоре слова. Зина сшила себе такое же платье, как у подруги, придумала новую прическу. Нет, она не собиралась раздавать свою любовь направо и палево. Она просто хотела задеть за живое Мотыля.

В число ее поклонников нежданно-негаданно попал Тузов, вдруг воспылавший к девушке нежной, можно сказать юношеской, любовью. Это было так забавно и трогательно. И не потому ли к старшине полка Зина питала смутные и неопределенные чувства. Она понимала: он хороший, уважаемый в полку человек. И собой пригож, хотя старше ее на тринадцать лет, — строен, как юноша, смуглолиц, черноволос. И характер у него — лучшего желать не надо. Они жили бы мирно, спокойно. Но она мечтала об артистической среде, о гастролях по стране, о творческих вечерах, о встречах со знаменитостями, о Москве, где жил до армии Мотыль.

К Стахову подошел колченогий сторож в брезентовом плаще, попросил спичек. Юрий узнал в нем давнего знакомца, который некогда оборудовал для него в подвале церкви сурдокамеру.

— А я, батенька, думал, вы уже в звездном городке, — сказал сторож. — Все ждал, когда увижу в газетах среди космонавтов ваш портрет, порадуюсь.

— Придет еще такое время, — ответил Стахов и повернулся к свету, чтобы посмотреть на часы. Через полчаса уходил последний автобус.

— Пора, однако, — сказал он Зине и быстро встал. — Я как-нибудь зайду к тебе.

— Зачем?

— Так просто. Посидеть. Слушай, может, мне удастся сделать для тебя что-нибудь. Я ведь могу его найти.

— Поздно уже, — ответила она.

— Почему поздно?

— Переболела. Теперь у меня иммунитет к такого сорта людям.

«Все понятно, — подумал Стахов, — возможно, она и уехала с Полстянкиным раньше из городка, чтобы не видеть больше Мотыля. Потом Юрий вспомнил Беллу. — Вот и у той, наверно, ко мне выработался иммунитет. Но что же тогда обозначал ее сегодняшний взгляд?»

Зина тоже встала.

— Извини меня, — сказала она.

— За что тебя извинить? Ты же ничего не сделала плохого, черт бы побрал!

— Сделала. — Она усмехнулась. — Я ведь и тебя хотела завлечь, чтобы досадить ему.

«Вот оно что. А я-то, сердцеед несчастный, вообразил себе…» — подумал Стахов, внутренне издеваясь над собой.

Она подала руку:

— Ты не особенно горюй. Все перемелется, мука будет, как говорила моя бабушка.

— О чем ты?!

— Вижу. Мужчины прикидываются сильными в горе. А переживают они его труднее любой женщины. Я знаю.

Это случилось вечером, когда мы вернулись с ужина. Каждый мог заниматься, чем хотел, на то и личное время. Я люблю эти короткие часы до отбоя. Тебя никто не тревожит, и можно всецело посвятить себя любимому досугу. Здесь интересы людей видны как на ладони. Любители шахмат собрались в ленинской комнате, где замполит Жеребов — чемпион округа по шахматам, проводит сеанс одновременной игры на двадцати досках. Книголюбы затеяли в библиотеке диспут: «Каков ты, молодой человек шестидесятых годов?»

Герман достает фотокарточки девушек и раскладывает на койке.

— Опять в гарем отправился, — смеется Бордюжа.

— Или хочешь в евнухи наняться, — парирует Мотыль. — Беру, ты подойдешь. Клянусь.

Около Германа образуется кружок.

— Новенькие появились, — Шмырин берет из пачки одну фотокарточку. — Это же наша планшетистка! Надеешься соединить, как говорится, тиле дульци — полезное с приятным.

Я подхожу ближе. С фотокарточки смотрит Лера. Военная форма сделала ее похожей на молоденькую стюардессу, каких обычно рисуют на рекламных плакатах аэрофлота.