Во время перерыва на сцену поднимаются командир полка и секретарь горкома партии, чтобы выразить капитану Саникидзе и всем участникам самодеятельности свою признательность.

— Жалко, раньше не знал, что вы так круто замесите. Попросил бы приехать командира соединения, — качает головой полковник Турбай, оглядывая декорации. — Ну да ладно. Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Надо посмотреть, что покажете после антракта.

— Хуже не будет, — обещает майор Жеребов. — Соколы подготовились железно.

Приехали участники фабричной самодеятельности. Выбегаю вместе с Мотылем встречать их на улицу. Мне не терпится увидеть Леру. И вот она первой выходит из машины в своей белой заячьей шубке и вязаной шапочке, точно снегурочка. Оглядывается по сторонам. И опять почти не узнает меня. И опять говорит, что я изменился и возмужал. Сколько же времени я буду меняться?! Осторожно беру у Леры чемоданчик и несу в клуб.

— Все-таки приехали, — говорю ей. — Спасибо. Я очень, очень рад.

На губах у Леры дрожит улыбка.

Во втором отделении мы исполняем революционные песни, что пела старая боевая гвардия. Потом со сцены звучат песни гражданской войны, которые были так популярны до недавнего времени, а сейчас незаслуженно забыты и почти не поются молодежью. Хлопают нам после каждого выступления так, что стекла дрожат в окнах. И, конечно, никто не чувствует, как бежит время. Саникидзе довольно потирает руки.

Пожалуй, наиболее насыщенным получился военный период. Наши писатели, поэты и композиторы создали во время войны много хороших, ярких произведений. И тут начинается такое, что не поддается описанию. Артистов без конца вызывают на «бис». Иные песни поют всем залом. И как поют! Мороз по коже проходит, когда я слышу в исполнении всего зала «Если завтра война!»

Я знаю программу почти наизусть. Скоро со сцены зазвучат песни и стихи, в которых будет рассказываться о сегодняшнем дне армии, о жизни и боевой учебе в мирные дни, о связи нашей армии с народом. Мне хочется увидеть Леру, которая будет читать стихи о девушке, ждущей своего друга-солдата из армии. О том, как эта девушка грустит в вечерние часы, когда ее подружки уходят в клуб на танцы.

И вот она появляется. Голова чуть откинута назад. Волосы у нее так же гладко зачесаны на уши и закрывают часть смуглых щек.

В зале воцаряется тишина. Нервный трепетный голос Леры звучит так лирично, так задушевно. На лицах слушателей печать задумчивости. Мысли уносят меня в незнакомое село, где живет подруга солдата. Мне хочется встретиться с ней и заверить ее, чтобы не тревожилась: солдат служит честно и помнит о ней.

Лере долго аплодируют. А я… так просто руки отбил. Все жду, когда она повернет голову в мою сторону. Но Лера не видит меня, смущенно улыбается, кланяясь слушателям. Пробираюсь за кулисы и поздравляю Леру. Выражаю ей благодарность от себя лично и от своих товарищей.

— Я так счастлива, — говорит она. — Спасибо вам всем. Вы уже больше не будете аккомпанировать?

— Не буду. — Мне не хочется выпускать из своей руки ее узкую ладошку.

— Тогда, пожалуйста, подождите меня здесь. Или лучше отправляйтесь в зал и поищите место для нас обоих. Я приду. Хорошо?

— Хорошо, хорошо, — говорю я, обрадованный ее предложением, и бегу назад. Во мне все так и поет.

Открывается занавес. Участники фабричной самодеятельности показывают сценку из спектакля. Мне, признаться честно, не до представления. Даже не могу сидеть спокойно. Наконец Лера приходит, достает из сумочки конфетку и протягивает мне. Она опять угощает меня конфетами.

— Очень хорошая сценка, — тихо говорю я, наклонившись к ней. — Просто необыкновенная. — От Леры пахнет ирисками.

Она кивает. Следившие за ходом пьесы зрители будто по команде разражаются смехом: видно, и в самом деле на сцене происходит что-то занимательное. Смотрю на Леру. Сидит, о чем-то задумавшись. Почувствовав на себе взгляд, поворачивается ко мне и чуть улыбается:

— У вас хороший клуб.

— Жалко, что не приехали вместе со всеми, — отвечаю я. — Посмотрели бы, как мы живем.

— А теперь поздно?

— Думаю, что нет.

— Тогда пойдем.

Нагнув голову, она начинает выбираться к выходу. Следую за ней.

На улице мы снова смотрим друг на друга и счастливо улыбаемся. К моему удивлению, далеко не все хозяева и гости на концерте. По главной улице городка расхаживают парочки — офицеры и солдаты с девушками.

— Теперь ваша очередь быть гидом, — говорит Лера.

— С удовольствием! — отвечаю, беря ее за руку. — Я покажу вам, где мы живем, где учимся. Начнем с ленинской комнаты. Потом, если вы захотите, можно будет пройти на стадион.

— Программа меня устраивает, — отвечает Лера.

В ленинской комнате ее внимание привлекает Книга почета части — на специальном столике под стеклянным колпаком.

— Можно посмотреть? — тихо спрашивает Лера.

— Конечно, — подаю книгу. На обложке золотым тиснением слова Ленина: «Будьте начеку, берегите обороноспособность нашей страны и нашей Красной Армии, как зеницу ока…» Лера читает их вслух, вдумчиво, с выражением.

Со страниц книги смотрят портреты солдат, сержантов и офицеров части, а чуть ниже рассказывается об этих людях, о достигнутых ими успехах в боевой и политической подготовке. Некоторые фотографии обведены траурными рамками. Эти люди погибли в боях за Родину в Отечественную войну. Я вижу, как Лера сводит темные крылатые брови, задумывается, почти машинально листая страницы.

«Интересно, как бы она повела себя, увидев в Книге почета мою фотографию, — думаю я. — Вот удивилась бы!» И я даже представил все это на мгновение, хотя там, конечно, нет моей фотографии. Там только лучшие из лучших.

По пути на стадион мы заглядываем в клуб, где вовсю идут танцы. К нам тотчас же подскакивает доктор Саникидзе, лихо щелкает своими завышенными каблуками, по поводу которых у нас даже как-то шел в казарме спор: нужны такие каблуки мужчине или нет.

— Разрешите ангажировать. — На ухоженном лице его сияет сладкая улыбка. Лера щурится от яркого света, глаза у нее теперь, как миндалинки, указывает взглядом на меня. Он понимает ее без слов и церемонно обращается ко мне за разрешением.

— Пожалуйста, — говорю я, польщенный этим. Саникидзе снова обращается к ней, протягивает руку, наклонив вперед голову, по-тараканьи перебирает ногами.

Она не спеша встает, поправляя платье, приветливо улыбается мне и кладет тонкую руку на плечо капитана. Она выше его на целую голову. Смешно подпрыгивая на поворотах, он проворно кружит Леру. Что-то говорит ей, сверкая зубами. Она качает головой. Он опять что-то говорит. Она улыбается. И наконец хохочет. Потом они исчезают за танцующими. Мне сразу становится грустно. «И почему я сам не пошел с ней», — думаю, глядя на ребят, подпирающих стенки. — Ведь научился же! Специально для нее…

Наконец танец кончается. Капитан подводит Леру, кланяется, коснувшись ладонью своей груди.

— Не скучали? — спрашивает Лера, заглядывая мне в глаза… И, не дожидаясь ответа, смеется: — Все-таки чудной этот ваш доктор. Сделал мне предложение, шутя, конечно.

А мне от этого ее сообщения вдруг становится страшно. Ведь в каждой шутке есть доля правды.

Со второго этажа доносятся взрывы хохота. Там у нас Мотыль трясет стариной, проводя, как когда-то в доме отдыха, где работал культурником, аттракционы.

— Хотите попытать счастье? — спрашиваю Леру. Мне хочется увести ее отсюда, хотя бы на время. — Можно выиграть…

— Мне не везет на это. Лучше еще побродим, — предлагает она. — Вы ведь не все показали.

Мы идем с Лерой на стадион. Сейчас там у нас каток. К моему неожиданному счастью, вокруг ни единой души. Смеркается. Ветер гоняет по темному льду поземку. Покачивается фонарь на столбе, бросая на снег желтые пятна света.