— Вам высота десять тысяч шестьсот, — подчеркнуто спокойно передал он летчику-перехватчику.

— Понял! — ответил Жеребов.

— Приготовиться к развороту влево с креном сорок, — последовала через минуту новая команда.

Стахов знал: теперь летчик — весь внимание. Зевать ему нельзя. А то ведь и отстать недолго от быстро летящей цели. И тогда перехват намного усложнится. А главное — атака состоит не на заданном рубеже.

Штурман наведения приказал летчику развернуться до курса 330.

— Понял! — передал Жеребов.

Когда он выполнял разворот, цель резко сманеврировала в сторону перехватчика — Стахову это было видно на экране, — сманеврировала и тем самым затруднила истребителю заход для атаки.

Жеребов, конечно, ничего этого не знал. Но как только штурман наведения передал ему, что необходимо увеличить крен до пятидесяти градусов, майор обо всем догадался.

Теперь команды с КП следовали одна за другой, потому что цель продолжала маневрировать по курсу и по высоте. На экране было видно, как она резко пошла на снижение.

— Высота цели… Высота цели… — передавал наведенец, не отрывая взгляда от светящихся точек на экране.

— Понял… Понял! Вошел в облака! — слышалось в динамике.

Стахов вдруг поставил себя на место майора Жеребова. Что бы он сделал без штурмана наведения? Пожалуй, немного. Сознание собственной беспомощности его всегда удручало. «Конечно, надо, чтобы тебя навели на цель, — подумал он, — но зато конец перехвата всецело зависит от летчика. И тут ему не помогут десять наведенцев. А конец, как говорится, делу венец».

На самолете-перехватчике была установлена радиолокационная станция обнаружения и прицеливания — верный помощник летчика при полете на перехват в сложных метеоусловиях. Когда до бомбардировщика дистанция сократилась, Жеребов приступил к самостоятельному поиску цели.

Стахов по опыту знал, как это нелегко. Бортовой экран зафиксировал метку на азимуте 15 градусов. Значит, цель шла не строго по носу самолета, а была где-то слева.

По мере сближения метка все ярче вырисовывалась на экране. Маневрированием своего самолета Жеребов стал выводить эту метку на так называемый нулевой азимут.

Наконец на экране вспыхнула линия захвата. Летчик тотчас же перенес взгляд на отражатель прицела.

— Атакую! — доложил он на КП и нажал на кнопку фотострельбы.

— Отвал влево, — передал ему штурман наведения, убедившись, что атака выполнена успешно. — Возвращайтесь на точку.

— Понял!

Заправочная площадка, залитая светом прожекторов, была также и местом послеполетного осмотра самолетов. Здесь всегда многолюдно. А сейчас все сгрудились около дежурного по стоянке, на целую голову возвышавшегося над товарищами.

— В чем дело? — спросил Стахов, почувствовав неладное. Он только что вернулся с КП и был еще весь во власти тех событий, которые происходили там.

— У майора Жеребова РУД[1] заклинило, — сообщили ему.

Руководивший полетами полковник Турбай приказал летчикам, которые только что взлетели, вернуться на аэродром. Самолеты начали заходить на посадку. А Жеребов в это время летал по кругу. Несколько раз он пытался сдвинуть рычаг, но безуспешно.

Невеселые мысли одолевали всех, кто находился на аэродроме. Садиться с выключенным двигателем, да еще ночью, — дело необыкновенно трудное. Тут нужен очень точный расчет, а ветер, как нарочно, был сильный, порывистый и дул под углом девяносто градусов к полосе. Наконец Жеребову велели заходить на посадку.

— Третий разворот выполнять дальше обычного. На прямой после четвертого выключить двигатель, — предупредил его Турбай. Он, конечно, волновался за летчика, но не подавал виду. И басовитый голос его звучал, как всегда, спокойно.

И вот сделан «четвертый». Жеребов вышел на прямую к посадочной полосе. Теперь ему нужно закрыть стоп-кран и прекратить доступ горючего в камеры сгорания. На всякий случай командир напомнил ему об этом.

На аэродроме, несомненно, знали: как только тяга прекратится, многотонный самолет резко пойдет на снижение.

Истребитель приближался с каждой минутой. Авиаторы столпились около стартового командного пункта. Ждали молча. Иные вертели в руках незажженные папиросы.

«Пора! — подумал Стахов. — Пора закрывать стоп-кран». Он сказал об этом вслух. Но в ответ не услышал ни слова. Стахов уже представил, как Жеребов берется за рычаг стоп-крана… Но что это? Самолет неожиданно для всех стал набирать высоту. А через минуту по аэродрому разнеслась еще более неприятная весть: попытки закрыть стоп-кран оказались безрезультатными.

Самолет вышел из повиновения. Теперь у летчика оставался один выход: набрать высоту и катапультироваться. Жеребов получил приказ набрать высоту, улететь в безлюдную зону и катапультироваться.

— Давно бы нужно это сделать, — сказал сидевший на ящике с песком Бордюжа, — лишь только заклинило рычаг.

— А ты бы катапультировался, не испробовав всех возможностей? — спросил Артамонов.

— А что, это спасло бы меня от посадки ночью с выключенным двигателем! Тут легче всего сыграть в ящик. — Сан Саныч хихикнул: — Живем, дорогуша, как говорится, один раз.

— Смотря кем говорится, — вмешался в разговор Стахов. Его покоробило от этих слов солдата, хотя сам он, случалось, тоже позволял себе философствовать подобным образом.

Бордюжа отошел подальше. У него не было желания дискутировать на эту тему с привередливым человеком.

Между тем Жеребов передал по радио, что отказывается прыгать.

Все знали, что замполит — искусный летчик, но знали и другое: положение у него необыкновенно сложное, на что он рассчитывал, делая круги над аэродромом, неизвестно.

«Покинуть самолет! Это, конечно, очень нелегко. Сколько человеческого труда, сколько времени, сколько средств затрачено на его постройку!» — так, вероятно, рассуждал майор, пытаясь найти выход. Впрочем, Жеребов мог и не думать об этом. К работе он относился добросовестно, но не любил говорить о ее необходимости, о пользе, которую летчики приносят людям. А если иногда и говорил об этом, то скорее по долгу службы. Так уж было заведено. Вообще же он стремился в каждом деле быть первым, хотел ухватить бога за бороду. А доходя до финиша, он не жаждал получить лавровый венок.

«Замполит тоже знает, что живем один раз, — думал Стахов, прислушиваясь к гулу двигателя в воздухе. — И любит жизнь не меньше нас всех. Любит жену и сына. Но дело, видимо, совсем не в этом. Жеребов просто презирает смерть. Он верит в победу. Так и нужно жить».

Самолет ходил кругами над аэродромом. Майор Жеребов что-то предпринимал, Юрий это чувствовал. И вдруг двигатель засвистел, сбавляя обороты. «Остановился…» — пронеслось в мозгу Стахова. На какое-то мгновение Стахов представил, что он сам находится в кабине, сам терпит бедствие и ему нужно принимать решение. Немедленно! И оттого, что это решение не приходило в голову сразу, Юрий стал нервничать. Он не умел признавать себя побежденным, между тем и победителем назвать себя уже не мог.

Но что это? Обороты снова стали возрастать. Жеребов как ни в чем не бывало развернулся и пошел на посадку. Спустя несколько минут стало известно, как летчику удалось найти выход из необычайно сложного положения.

Покинуть самолет… Эта мысль действительно не укладывалась у Жеребова в голове.

«Неужели нет другого выхода? — Этот вопрос он задавал себе уже несколько раз. — Надо попытаться, пока есть горючее, сорвать рычаг». Но каждая такая попытка ни к чему не приводила.

О себе он не думал: некогда было. Спасти самолет — это, если говорить откровенно, тоже не являлось главным для него в ту минуту. Им овладел азарт испытателя, азарт человека, который должен выйти победителем. Должен! Приняв очень рискованное, граничащее с безрассудством решение, Жеребов осторожно снял ноги с педалей, зажал ручку управления между колен, уперся ступнями в приборную доску, обеими руками оттянул РУД в сторону и затем резко рванул его на себя. Рычаг сдвинулся с места, встал в положение малого газа. Вот тогда на земле и услышали, как засвистел двигатель, сбавляя обороты…