Но не обошлось во время полетов и без накладок. Во время буксировки самолета Стахова по вине механика Артамонова была сделана пробоина в подвесном баке: таким образом сорван вылет. Стахов, конечно, знал, что есть в этом и его вина, потому что в армии за ошибки подчиненных отвечает командир, который не научил, как действовать, чтобы ошибок не было, не воспитал. И как-то невольно для самого себя он, стараясь казаться не хуже других, стал подчеркивать промахи товарищей. А таковые при желании всегда можно найти. Больше всего делалось ошибок при распределении внимания во время пилотирования в облаках, особенно при заходе на посадку по приборам. Один летчик допустил ошибку в пилотировании и потерял скорость в стратосфере во время перехвата цели, другой не загерметизировал кабину перед взлетом, третий с замедлением реагировал на команды с земли, четвертый сделал неграмотный заход на посадку. Плановая таблица выполнялась неточно. Меньше почти никто не летал, все старались летать больше. Один из летчиков, воспользовавшись заминкой на старте, пробыл в воздухе, пока в баках не выработалось почти все горючее.
Когда летчики вышли на перекур в коридор, Уваров аккуратно прикрыл за ними дверь и сказал Стахову:
— Напрасно вы, старший лейтенант, так воинствуете. Можно быть непримиримым, но принижать людей, конечно, нельзя.
— Ну мы не в пансионе для благородных девиц. Армия, в конце концов, — есть армия.
— И армия армии рознь. Тоже не нужно, конечно, забывать. Отпугнете вы людей своей резкостью.
— Я этого, между прочим, не боюсь.
Уваров не ответил. Он никогда в приказном тоне не навязывал свои взгляды и свою волю даже тем, кто, по его мнению, заходил слишком далеко…
Вернувшись с перекура, летчики занялись оформлением летной документации. А Стахов, скрестив руки на груди, ходил между рядов и смотрел, как они это делают. Если у кого-то появлялся вопрос, то обращались не к нему, а к Уварову.
«Ну и пусть, — думал старший лейтенант, покусывая мундштук, — меньше заботы». Он даже сам себе не хотел признаться, что его это задевает.
После обеда Уваров и адъютант составляли черновой вариант плановой таблицы полетов.
— Нам нужно, чтобы летчики почаще выполняли упражнения в комплексе, — сказал Уваров.
Стахов пожал плечами. Какое ему до этого дело? Раз Уваров не хочет, чтобы он проявлял в этом вопросе инициативу, он не будет ее проявлять, достаточно с него случая с Мешковым, которого послал дежурным по столовой в день полетов. Он так и сказал Уварову, когда тот предложил подумать, как лучше скомплектовать упражнения.
— Странная у вас логика, — невесело усмехнулся Уваров. — И вообще вы ведете себя, я бы сказал, несколько странно. С предубеждением относитесь к людям. А получив замечание, сами впадаете в амбицию. Нельзя быть рабом своего настроения. Подавлять и обезличивать подчиненных нам, конечно, никто не давал права.
Он встал и прошелся по классу. Уваров всегда ходил, когда волновался. Заложит руки за спину и ходит, посасывая старую, видавшую виды трубку, нескладный и угловатый. Редкие, преждевременно поседевшие волосы причесаны по-старомодному — на пробор. Его лицо можно было бы назвать мужественным, если бы не узкий костлявый подбородок. И потом у него были слишком мягкие глаза.
«Он совсем не похож на летчика», — подумал Стахов, украдкой наблюдая за командиром. Стахову кто-то сказал, что Уваров работал авиационным врачом. Однажды, уже в зрелом возрасте, этот врач поднялся в воздух, чтобы провести над летчиками естественный психологический эксперимент, и «пятый океан» обворожил его. Он добился направления в летное училище и стал летчиком.
— А почему нужно всегда верить людям? — спросил Юрий. — Мы пока не при коммунизме живем. Не потому ли, что мы слишком верим, на свете столько подонков.
Уваров остановился и внимательно посмотрел на адъютанта. Стахов понял, что перехватил, и поэтому добавил:
— Это я вообще сказал, а в частности мои слова относились к летной работе. Ведь не случайно она вся состоит из проверок.
— Из проверок чего? — быстро спросил командир.
— Знаний, навыков, умения, здоровья.
— А я имел в виду душу. В душу человека, конечно, нужно верить.
— Это область психологии. Она меня не касается. — Стахов понимал, что его слова звучат не очень-то убедительно, но ничего другого не мог сказать. В летчика точно бес противоречия забрался и говорил вместо него.
— И это плохо, Юра. — Уваров впервые назвал Стахова по имени.
— Почему плохо? — спросил летчик просто так, чтобы не поддаться мимолетному чувству, которое колыхнулось где-то внутри, когда Уваров назвал его Юрой. На мгновение Стахов представил, что перед ним стоит отец. Добрый, чуткий, строгий и умный. Именно таким он хотел бы видеть своего отца, который тоже был когда-то летчиком, служил в штурмовом полку, воевал. На фронте он сошелся с другой женщиной (она была механиком по фотооборудованию) и больше не вернулся домой. С тех пор прошло свыше двадцати лет. И все эти долгие годы Стахов носил в сердце раскаленную занозу.
— Потому плохо, что командир — это и психолог, — сказал Уваров. — Мне не хотелось бы вас поучать. Вы в этом видите чуть ли не покушение на вашу личность. А между тем без борьбы мнений, без критики не может быть прогресса. Вы это, конечно, знаете. Ограничусь советом. Надо менять ракурс видения мира, а заодно и дистанцию не мешало бы подсократить, на которой вы держитесь от людей. Почаще занимайтесь самоанализом. Ну да ладно. Оставим это. Мы, кажется, вели речь о комплексных летных упражнениях.
— Это вы вели.
— А я хочу, чтобы мы вместе об этом думали. Возьмем, например, Мешкова.
— Ему-то рано еще комплексировать, — усмехнулся Стахов.
— Почему рано? У вас есть на этот счет какие-нибудь соображения? Что вам не нравится в нем?
Стахов опять пожал плечами. Так, с кондачка, на этот вопрос не ответишь. Мешков был добрым малым. Умел жить не суетно, даже слишком спокойно. И как бы ограниченно. Вот эта-то ограниченность и не нравилась Стахову. Мешков особенно не стремился думать самостоятельно. Жил по принципу: мы люди маленькие… Нам скажут — мы сделаем… Из таких в конце концов получались инертные и равнодушные люди. Обо всем этом Стахов так и сказал командиру.
Уваров усмехнулся:
— А ведь это все область психологии. И вы неплохой психолог, Юра. Не пойму, что меня привлекает в вашем, далеко не идеальном и, прямо скажем, очень противоречивом характере. Может, ваше желание быстрее вырваться вперед. Впрочем, идеальных характеров не бывает. В человеке нередко хорошее уживается рядом с плохим, как иногда уживаются, скажем, злаки с сорняками в одной земле. Но это, конечно, до поры до времени. Сорняки нужно глушить, чтобы не разрослись чертополохом, а за растением ухаживать. Терпеливо и грамотно. Вот вы говорите, что Мешков не стремится думать самостоятельно. — Уваров пытливо поглядел в глаза адъютанта. — А может, боится думать самостоятельно?
— Это почти одно и то же.
Майор оставил реплику молодого летчика без ответа.
— Вы знаете о его прошлом? — спросил он.
— Кажется, он из деревни. Признаться, меня никогда не интересует прошлое людей. Что прошло, то прошло.
— Напрасно, конечно. Зная прошлое людей, мы лучше сможем понять их поступки и в настоящее время, мы можем воздействовать на этих людей так, чтобы в будущем они поступали, как это нужно.
Стахов зевнул.
— Это слишком утилитарно. Смотреть на человека как на робота и стараться выжать из него то, что нужно для дела.
Уваров, казалось, не заметил этого упрека и стал рассказывать о Мешкове.
Мешков до армии жил в леспромхозе. Зимой вместе с отцом и старшими братьями занимался заготовкой древесины, а летом сплавлял ее по сибирским рекам. Может, так бы и прожил Мешков всю жизнь в таежной глуши, если бы не новый директор леспромхоза, в прошлом начальник аэроклуба. Директор не мог не отметить в Мешкове отменное здоровье, спокойные манеры и покладистый характер. Паренек, по мнению директора, обладал всеми качествами, которых так ищут у курсантов инструкторы летного дела. Директор в душе оставался авиатором. Он помог Мешкову устроиться в аэроклуб. Там нарадоваться не могли на нового курсанта. Его исполнительность ставилась в пример. А то, что Мешков не пытался проявлять инициативу, в какой-то мере устраивало инструкторов. Слава богу, инициативных в аэроклубе и без него было сколько угодно. Инициатива курсантов у инструкторов сидела в печенке. Ко всему прочему у Мешкова было доброе, бескорыстное сердце, готовое откликнуться на каждую беду товарища.
