Лайонак вскинул голову.

– Но он же проклял Гориопифа и поклялся Палаку страшной клятвой в верности!

– Он клятвопреступник и имеет два лица – одним он обращен к Палаку, другим к его врагам. Он ухо и око Гориопифа в Неаполе!.. Он уже предал Вастака-лазутчика. Палак послал Вастака в лагерь Диофанта, Напак дал знать об этом Гориопифу. Вастака схватили в Керкинитиде и сожгли живьем!.. Напак и сейчас имеет от Гориопифа срочное повеление!..

– Убить царя? – встрепенулся всем телом Лайонак.

– Нет, доставить в лагерь к Диофанту жрицу Гедию, дочь Херемона!

– Гедию? Ты не ошибаешься?

– Нет, сведения верные!.. Опасайся этого человека!.. А мне помоги договориться с Танаем. Он вышел, не взглянув на меня.

– Хорошо, помогу. А за сведения спасибо. Теперь я вижу, что ты верный человек, хотя дороги у нас разные.

Лайонак вскочил на ноги, охваченный внезапно нахлынувшими мыслями. Торопливо затянул пояс и надел шапку. Не теряя времени, вышел во двор, где встретил Таная, осматривающего лошадей. Они отошли в сторону и после короткого разговора расстались. Боспорец вскочил на спину своего быстроногого Альбарана, еще раз обернулся с улыбкой, махнул рукавицей и поскакал в сторону Неаполя.

Танай проводил его долгим взглядом, в котором светилась надежда.

Среди белых просторов скифских степей скачут на быстрых конях трое всадников.

Их путь лежит на юго-запад, по направлению к Херсонесу Таврическому. Путники спешат, их остановки очень коротки. Да и незачем долго останавливаться. Кругом снег, пастбище покрыто ледяной корой гололедицы, и сколько бы ни били крепкими копытами ретивые кони, им не добыть из-под ледяного покрова ни одной травинки.

Кормят коней ячменем из переметных сум. Оттуда же достают куски смерзшегося сыра и темные лепешки. Жуют эту пищу всухую, прихватывая горстью немного снега, чтобы малость смочить тугую жвачку. Говорят мало.

Старший из спутников Костобок спешит выполнить приказ царицы и доставить к воротам Херсонеса молодую прекрасную жрицу херсонесской Девы Гедию. Девушка мужественно переносит почти непрерывное пребывание в седле и суровые ветры зимней степи.

Костобок недоволен, что ему в сопровожатые дали противного верзилу Напака, в прошлом младшего князя и зятя предателя Гориопифа, а сейчас воина царской дружины.

Напак насмешливо косится на Костобока и скачет всегда слева и сзади от него. В минуты недолгого отдыха он говорит ему:

– Царь Палак верит нам обоим. Но тебя он назначил старшим, хотя я – князь, а ты – беглый раб. Но я не в обиде, для меня выше всего царская воля!.. Со мною не бойся никого и ничего. Я работаю мечом лучше многих!..

Костобок с досадой слушает дребезжащий голосок Напака, и безотчетное чувство неприязни растет в нем с каждым шагом коня. Не удержавшись, бросает неосторожное замечание:

– А все-таки Марсак одолел тебя на секирах, хотя и старик!

Напак подавляет гримасу холодного бешенства и щурит зеленоватые глаза, в которых вспыхивает злоба. Он не может забыть того дня, когда на виду у всего народа его положил на землю старый дядька Фарзоя. До этого он считался самым могучим из богатырей не только среди своего рода, но и в кругу «вепрей». Напоминание о недавнем позоре будило обиду и жажду мщения.

Гедия наблюдала за своими спутниками. От нее не ускользнула их взаимная неприязнь. Ее пугали зловещие взгляды Напака, но она не понимала их значения и считала, что варвары по природе своей не способны к дружеским чувствам и всегда готовы к ссоре между собою.

Девушка была крепка телом, но длительная езда верхом на лошади вызывала чувство общей разбитости, на привалах она спешила прилечь на потник и закрыть глаза, чтобы собраться с силами.

Они миновали Хаб и Палакий и подъехали к отрогам таврских гор, где и решили заночевать, рассчитывая к полудню следующего дня быть у ворот Херсонеса.

Измученная Гедия не захотела даже съесть куска сыра. Она взяла лишь горсть снега и положила его в рот. Костобок заботливо уложил девушку на кошму и прикрыл своим плащом. Молодая жрица взглянула на него с благодарностью и мгновенно уснула крепким сном.

Рано утром она проснулась от не совсем любезных толчков, которыми будил ее Напак.

– Что? – спросила она, вздрагивая от холода. – Пора ехать? Я готова!

– Да, пора! Довольно спать!..

Жрица вскочила на ноги, оглянулась вокруг. Рядом стояли лошади, покрытые кудряшками инея, тлели угли костра. Костобока не было.

– Где же Костобок?

– Он вернулся в Неаполь, негодный проходимец! Всю ночь уговаривал меня продать тебя таврам, но я не согласился. Он рассердился на меня и умчался прочь. Ешь лепешку и едем к твоему отцу.

Тревога застучала в сердце девушки. Как мог умчаться Костобок в Неаполь, если его лошадь стояла здесь?.. Не смея задавать вопросов свирепому варвару, чувствуя, что стала его пленницей, она торопливо подтянула пояс и надела рукавицы, готовясь сесть в седло.

Уже сидя на лошади, вздрогнула от неожиданности. Ее взгляд упал на красное пятно на снегу, рядом с костром.

Напак не заметил этого. Он переложил вьюки на освободившегося коня, подтянул подпруги у своей лошади и вскочил в седло.

– Поехали! – пропел он своим женским голоском, так не соответствовавшим его массивной фигуре, и взмахнул нагайкой.

Они тронулись в путь, но не в направлении Херсонеса, а прямо на запад.

– Куда мы едем? – не удержалась Гедия.

– Не беспокойся, молодая красавица, тебя охраняет теперь не какой-нибудь беглый раб, а князь!.. Едем мы туда, куда надо!

– Но мы свернули с правильного пути.

– Правильный путь тот, который ведет тебя к свободе!.. Это подлый Костобок хотел продать тебя горцам!.. Но сильные друзья заботятся о твоей судьбе, это они послали меня спасти тебя. Клянусь Папаем!

Гедия понимала, что перечить бесполезно. Ее возражения ни к чему не привели бы, только раздражили бы страшного номада, вооруженного тяжеловесным мечом. Оставалось покориться. И в то же время девушка приготовилась к отчаянному сопротивлению, если ее честь окажется в опасности.

Напак торопился и погонял лошадей. Езда без стремян на грубом седле показалась бы человеку более поздних времен невыносимой, но Гедия была дочерью своего века и к тому же уроженкой северопонтийской колонии, где верховая езда являлась делом обычным, как и в коренной Скифии.

Поэтому она с большой стойкостью переносила изнурительную тряску на лошадиной спине, стремясь душой к одной цели – возвращению домой. Ее чувства притупились, она словно не замечала окружающего, отдалась на волю событий.

Напак пытливо всматривался в даль. Он ожидал появления Гориопифа с всадниками. Князь-изменник должен был встретить его где-то в этих местах.

С печалью в душе возвращались в Херсонес Скимн и Бион.

Два друга тряслись в седлах и тяжело вздыхали. Для них прибытие в Херсонес означало не радость, а горе, добровольную явку на суд, который, может быть, приговорит их к смерти.

– Конечно, – печально говорил Скимн, – мы могли бы стать изгнанниками, бежать в Неаполь, а оттуда пробраться в Ольвию. Но что тогда было бы с Гекатеем, Левкием, Филенией?.. О дети мои! Лучше я погибну за свои проступки, зато вы останетесь свободными гражданами полиса!

– Ты прав, Скимн, – отвечал Бион, сдерживая икоту, которая всегда мучила его во время верховой езды, – полис – наш отец и волен казнить нас или миловать!.. Я верю в его законы и справедливость и надеюсь на лучшее. Велика мудрость наших властителей, справедливость законов демократии несомненна!

Рассуждения благонамеренного учителя были прерваны неожиданным восклицанием архитектора:

– Впереди люди!

Оба подскочили в седлах и устремили встревоженные взоры вперед. На белом полотне снежной дали маячили два всадника с вьючной лошадью позади, быстро едущие навстречу грекам.

– Нужно свернуть с дороги и спрятаться в овраге!.. Это скифы! – сказал Бион.