Смех утих.

– Это неплохо ты придумал, Бабон, жениться на Гедии, – сказал Ираних, – но согласится ли старик отдать за тебя дочь, да и сама она может заупрямиться!

– А почему?

– Ты же хромой!

«Вот оно что вызывает их глупый смех!» – догадался Бабон. Ему сразу стало легче на душе. Он усмехнулся полусердито, но уже с явным добродушием.

– Ай-яй! Друзья! Юные мои эфебы! Разве можно смеяться над ранами того, кто сражался за свободу полиса и пострадал? А?

Он укоризненно покачал головой.

– А потом – знаете ли вы, что хромота моя временная? Скоро она совсем пройдет. Да я и сейчас могу ходить не хромая, клянусь палицей Геракла!

Он встал, хотел было лихо топнуть ногой, но уронил скамейку, а сам повалился на стол всем своим грузным телом. Кружки и фиалы посыпались на земляной пол.

Эфебы, видя простоватость своего гостя, еще больше развеселились. Хабеец и на этот раз истолковал их смех в свою пользу.

– Ничего, Бабон, теперь Гефест твой заступник, проси его помощи! Он сам хромой и охотно помогает хромым!

Ираних подмигнул Гекатею.

– А Херемон, конечно, не будет возражать. Лучшей пары для Гедии ему не найти! А что хромой – не беда! Всем известно, что амазонская царица ценила хромых мужчин! Как, друзья, она сказала о них?

– Хромые могут быть отличными мужьями! – хором ответили эфебы с дружным смехом.

– Я думаю, что Бабону не придется пить настой эритрейского корня!

– Несомненно!.. Гедия скоро убедится в этом!

Гекатей нахмурился. Ему показалось недопустимым так двусмысленно шутить по отношению к Гедии. Девушка представлялась ему такой же божественной и лучезарной, как сама богиня. Но товарищи не заметили его недовольства. Только Ираних подумал, что он продолжает печалиться о болезни матери.

С улицы послышались голоса людей и топот ног.

– Эй-ла, Бабон еще здесь?

В погребок спустились кожевник Скиф, бедняк Агафон и Бион-наставник. Все они выглядели настоящими гоплитами. Только Скиф и сюда принес с собою крепкий запах, по которому легко угадывалась его профессия.

– Фу, Скиф, каким ветром дует от тебя!

Ираних покрутил носом.

Один из эфебов раздал вошедшим фиалы с вином.

– Благодарим!

Прежде чем пить, Бион разгладил усы и бороду.

– Слушай, Бабон, – доложил он, – мы обошли улицы – всюду тихо. Но мы задержали домашнего раба Дамасикла, переодетого женщиной. Он хотел улизнуть от нас около пристани, а мы его тут и сцапали.

– Раба Дамасикла? – с пьяной важностью спросил Бабон, развалясь в кресле. – А ну, давайте его сюда, мы с мальчиками допросим его.

Бион, однако, не спешил. Он сотворил молитву, слил малость из фиала на пол, прошептав молитву, выпил вино. То же сделали его спутники. Поставив посудину на стол, учитель постучал древком копья об пол. Двое горожан ввели задержанного.

– Это ты и есть раб почтенного Дамасикла?

– Да.

– А ты того… не девчонка?.. Как тебя зовут?

– Ханак.

– Ханак? Гм… А ну, подойди поближе.

Все с любопытством смотрели на красивую девушку, называющую себя мужским именем. Бабон всмотрелся в лицо юноши, обратил внимание на его белые руки с перстнями и прищурился лукаво.

– Девчон… то бишь, мальчишка неплохой! Дамасикл имеет вкус!.. Хе-хе!

И вдруг закричал с неожиданной суровостью:

– А скажи, раб: какого демона ты шляешься по городу в неурочное время?.. Да еще переодетый бабой, а?

К удивлению всех молодой раб не проявил страха, но ответил спокойно:

– Я хотел посмотреть на корабли, что отплывают утром. Но в порт пускали лишь женщин, которые провожали мужей в плавание. Вот я и переоделся. А потом забыл, что объявлено осадное положение, и задержался. А когда пошел домой, то улицы были уже перегорожены. Я начал пробираться через цепи, и тут меня задержали.

Ханак смотрел и говорил так искренне и простодушно, что все засмеялись. Красота и здесь заворожила всех.

– Гм, славный мальчишка! Прямо персик! Надо бы вздуть тебя, ну да ладно, отпустите его!

– Но есть приказ совета, – вмешался хмурый Агафон, – всех задержанных направлять в башню до разбора.

– Что? Персика-то в башню? Не надо! Завтра я скажу Дамасиклу, он сам разберется, без башни!

– А я думаю, Бабон, что ты просто пьян! – не унимался Агафон. – И завтра будешь жалеть, что отпустил раба!

Бабон подумал. Оглядев всех присутствующих, сказал:

– Добро, отправим раба в башню. Выдели, Бион, одного воина, он доведет персика до башни. Будет жаль, если такой мальчик попадется в руки других. Впрочем, подожди, я сам провожу его и сдам прямо в руки властей.

Он ушел вместе с воинами. Эфебы оживленно заговорили. В кабачке снова стало шумно. Смех эфебов разносился далеко по темной уличке, на которой находился подвал Тириска.

В трапезной Дамасикла собрались те, кто держал в своих руках верховную власть в Херсонесе: Миний, Агела и хозяин дома.

Ни вкусных яств, ни дорогих вин не стояло перед ними. Известно, что выпитое и съеденное отяжеляет мысли и притупляет внимание. Архонты собрались не для приятного времяпрепровождения. Их лица суровы и сосредоточены. Они не замечают, что угли в камине уже подернулись серым пеплом, а светильники коптят.

Держал речь Минин. Он говорил, как обычно, весьма обстоятельно, подкрепляя свои доводы широкими жестами.

Дамасикл был не в духе, но старался скрыть это. Его очень беспокоило отсутствие Ханака, к которому он привязался с болезненной и ревнивой старческой страстью.

«Уже полночь… Куда он мог деваться? – спрашивал себя Дамасикл мысленно, поглядывая в сторону двери. – Юноша становится мужчиной, все более познает жизнь и начинает чувствовать иные желания, чем любовь к своему хозяину. Я держу его при себе, балую его, он не знает никаких неприятностей, не ведает, что такое труд, и совсем не понимает, что он всего лишь раб и его беспечальная жизнь зависит от моего к нему расположения… Он забыл тот день, когда я случайно увидел его, маленького и жалкого, на борту рыбачьей лодки. Он перебирал детскими руками скользкую рыбу, и его красные пальчики не гнулись от холода. Грубый рыбак кричал на него и не жалел тумаков, заставляя работать быстрее. Но я, зная толк в человеческом товаре, сразу понял, что мальчик вырастет красавцем, и купил его за пять монет… Он забыл это. А ведь я могу снять с него красивые одежды и опять послать его в порт мыть палубу корабля, заваленную вонючей рыбьей чешуей. Могу заставить убирать нечистоты. Но не делаю этого. Однако он не ценит моей доброты, не хочет боготворить своего благодетеля. Может, я ему противен?.. Или он нашел себе зазнобу?.. Лукавый раб! Ты забываешь, что только моя наследственная слабость, тяготение к юношеской красоте, да твоя обольстительная внешность помогают тебе занимать в моем доме положение любимца и баловня. Ты – красивая кукла, украшающая мой дом. Но смотри же, не искушай моего терпения, да не познаешь страшной участи раба!..»

Такие мысли бродили в голове секретаря, разжигали его подозрительность, заставляли его принимать жестокие решения, представлять мысленно, как раб-баловень уже поздно поймет свою ошибку. Легкомысленный юноша будет пытаться вернуть расположение и любовь хозяина, но хозяин отвернется от него, навсегда закроет перед ним двери своего сердца, даст ему в руки черпак и пошлет на задний двор вычерпывать нечистоты из помойной ямы. Вот тогда он поймет многое!

Внешне Дамасикл сохранял обычное спокойствие, с неизменной любезностью и улыбкой слушал гостей и отвечал им.

– …если даже скифы ворвутся в город – это еще не конец Херсонеса, – продолжал Миний свою речь. – Весною прибудет флот Митридата и освободит нас!.. Главное – это сохранить богатства наши! Вот если скифы разграбят наши сокровища, тогда мы станем нищими, а нищий, чтобы прожить, должен просить кусок хлеба или продать себя в рабство… Наше золото – наша жизнь! Нужно надежно спрятать его на случай временного подчинения врагу, если боги допустят до такого унижения и несчастья наш город.