Фарзой со своим дядькой сидели поодаль, наблюдая за происходящим. Получалось впечатление, что среди пляшущих нет отдельных людей, что это извивается какая-то невиданная химера, вся состоящая из рук, ног, голов, ревущих ртов и сверкающих глаз, спаянная в единое целое страстью к убийству и разрушению.

За выполнением пляски следил Агамар. Вождь удовлетворенно кивал головой, когда воины хорошо выполняли ритуальные движения, его радовал их молодой азарт, но он тут же начинал сердиться, если танец терял свою напряженность. Младшие вожди и старые воины-воспитатели все время получали от него указания в виде едва уловимых жестов и тотчас передавали их юношам.

У ног вождя устроился Пифодор. Заметив, что Однорукий со всей серьезностью отдается руководству танцем, грек не выдержал, чтобы не задать ему вопрос:

– Скажи, великий вождь: разве так важно, если воины будут делать такие прыжки, какие хочешь ты? Почему ты не позволишь им развлекаться самим? Пусть они скачут, как молодые петухи, а мы с тобою лучше выпьем вина!

При этих словах родосец показал тавру на амфору и два фиала, стоящих рядом. Вождь с трудом понимал ломаную скифскую речь чужеземца. Подумав над сказанным, он изумленно поднял брови.

– Что ты говоришь, эллин?.. Воины не развлекаются. Они творят важное дело. Исполняют заветы предков. Они пляшут, как плясали наши отцы и деды. Никто не может изменить ни одного движения в танце, не накликавши беды на весь народ. Ведь духи предков незримо следят за нами и не простят нам отступления от их заветов. В танце происходит соединение душ предков с живущими сейчас. В пляске воинами овладевает дух храбрости и жажда битвы. Кто взялся бы вести в бой воинов, которые не сплясали накануне общего боевого танца? Много-много раз нужно молодым воинам исполнить танец, чтобы стать достойными звания мужчин. Мужчины, не воспитанные в общем танце, не воины, а большие глупые дети. Они вялы, они чужды единому общему духу, без которого нет сплоченности в бою, они робки, ибо не чувствуют близости умерших, их поддержки.

Грек в свою очередь удивился. Слова вождя сделали для него понятным скрытый смысл таврского дикого игрища, школы военных упражнений, укрепляющих тело и дух воинов.

Он налил оба фиала.

– Пей, вождь!.. Твоя мудрость и обычаи твоего племени поражают мою душу. Я уже жалею, почему я не тавр! Ты прав, молодежи нужна пляска, но поверь мне, что тебе очень кстати глоток этого вина. Пей!

Бесцеремонная настойчивость грека делала свое дело. Агамар вздыхал, мялся, хмурился сурово, но не мог не глядеть на темно-красную пахучую жидкость, действие которой он уже достаточно изведал.

Крякнув, он неловким жестом взял чашу, осторожно пригубил и глоток за глотком вытянул ее до дна.

На лице родосца появилась едва заметная ухмылка, как у сатира, соблазняющего дриад.

– Вот это достойно воина! А ну еще!

Через полчаса оба собеседника говорили с большим оживлением. Тавр старался что-то растолковать греку, причем незаметно для себя перешел на язык своего племени. Пифодор внимательно слушал и поддакивал, хотя не понимал ни слова.

– Правильно, правильно, старина! Когда выпьешь, всегда на душе становится лучше и сам словно молодеешь! Эх, с тобою да с твоими ребятами оснастить бы заново «Евпаторию», вот тогда можно было бы потеребить купеческие корабли!

Говоря так, Пифодор имел вид мечтателя. Пробовал растолковать свою мысль Агамару, показывая при этом на судно, но вождь вдруг потерял свою суровость и превратился в пьяного смеющегося старика. Он что-то бормотал, обнимал грека, пробовал петь пьяным голосом. Видя безуспешность своих переговоров, Пифодор влил в горло старому тавру еще одну чашу вина, уложил его на меховой плащ и побрел к своим хозяевам.

– Ты, кажется, напоил Агамара? – спросил его Фарзой с укоризной.

– Он сам напился и сразу стал мягким, как свежая лепешка. Теперь мне ясно, что если тавры научатся пить вино, они будут побеждены любым врагом. Вино для таких, как тавры, хуже змеиного яда!

– Вино не в меру вредно всем, – ответил князь. – Напрасно ты поил Однорукого, это может уронить его в глазах воинов.

– Ничего, он скоро проспится. Слушай, Марсак, растолкуй ты таврам, чтобы они «Евпаторию» оснастили заново, проконопатили и осмолили.

– Это зачем же?

– Ах, господа мои! Никогда не плохо иметь в запасе такую посудину. Мало ли что может случиться. Она еще пригодится нам. Ведь скифы не имеют своих кораблей, а это судно неплохое.

– В твоих словах есть смысл. Скилур всегда говорил, что скифам не обойтись без мореплавания, если они хотят быть сильными.

– Вот видите, сам царь Скилур так говорил!.. Кроме того, если пришлось бы нам спасаться от врагов, мы могли бы бежать сюда к таврам и воспользоваться этим кораблем.

Марсак сделал жест крайнего удивления и досады.

– Что за вздор ты говоришь?.. Мы скоро будем у себя на родине – и какой злой дух заставит нас спасаться на море? У каждого человека первое спасение на родной земле, а не на этом проклятом море!

– Как знать, как знать, мой друг! Никто не может предугадать будущее, кроме оракула… А корабль следует сохранить! Да!

Праздник воинственных плясок был закончен. Юноши купались в морской воде, усталые, но веселые и бодрые. Их молодые тела были сильны и упруги.

Марсак вздыхал. Его удручало, что они не могут немедленно продолжить свой путь в Скифию, проводят время попусту…

Агамар проснулся поздно вечером, когда в небе начали загораться звезды. Он хмуро огляделся вокруг. Что-то сообразив, отдал приказание своим подручным и снова улегся спать.

К скифам подошел Гебр и сообщил, что завтра они тронутся в путь, по направлению к Белому Городу, главной резиденции тавров.

Караван пеших носильщиков пробирался между скалами и зарослями, следуя изгибам малозаметной тропы, что шла от берега моря в глубь горной Таврики. Пегий бык с бронзовым кольцом в носу шел впереди и, казалось, сам хорошо знал дорогу. Он уверенно ступал раздвоенными копытами по хрустящему щебню, устилавшему скаты гор, карабкался на гранитные утесы и непринужденно помахивал хвостом, проходя по горным карнизам, над мглистыми провалами, дна которых не было видно. Бык возглавлял караван и вез на своей спине дремлющего вождя. Агамар не утруждал себя заботами о благополучном путешествии, не управлял рогатым иноходцем, видимо считая, что сбиться с тропы невозможно. По ней можно было следовать только вперед или назад, но никак не в стороны. Одни горные козлы могут преодолевать отвесные кручи и находить путь в зарослях, где в самый яркий день так же темно, как ночью. Торжественная тишина, не нарушаемая никем, царила вокруг. Даже случайный звук скатившегося вниз камня, клекот пролетевшего в голубом воздухе орла мгновенно замирали в молчании гор, не будучи в силах всколыхнуть тиши, спресованной тысячелетиями. Природа, облитая горячим солнечным светом, словно задумалась, замерла и затаив дыхание внимала собственному молчанию. Покой струился из каждой трещины нависших утесов, заполнял ущелья, дремал на листьях папоротников, пропитал насквозь темные купы сосновых рощ, прилепившихся в выемах стремительных скатов.

Самые высокие горы Таврики – Трапезунд, Киммерий и Либерон. Говорили, что на склонах одной из них есть три ключа, прозрачную воду которых не пьет ни одно животное. Путник по неведению может соблазниться отдыхом у горного родника, пожелает обмыть в нем разгоряченное лицо и с наслаждением припасть пересохшим ртом к ледяной влаге. Пока он будет пить, из-за скалы выглянет смеющаяся рожа горного духа, хозяина ключа. Выглянет и скроется. Путник, утолив жажду, почувствует приятную дремоту, приляжет на минутку – и уже не встанет никогда. Горцы хорошо знают это свойство трех источников и называют их «Ключами смерти».

Тем, кто случайно или по несчастью попадал в горную Таврику, казалось, что даже воздух гор насыщен сонным ядом, проникающим через дыхание в кровь человека. Этот яд вызывает стремление к покою, необычную задумчивость и умиротворение. Возможно, и тут не обошлось без участия лукавых горных духов. Грозная Таврика оказывалась страной мирных мечтаний, царством волшебной тишины и нерушимого покоя. Как это не вязалось с теми мрачными легендами, которые веками сочинялись досужими эллинами о стране на северном берегу Понта Эвксинского.