Лайонак в необычайном возбуждении забегал по хижине, захлебываясь от душившего его гнева.

– Изменники! – возмущался он, потрясая кулаками. – Хотят продать себя понтийцам за лживые обещания!.. Это ли не позор!.. Рабами понтийскими захотели стать! Подлым речам поверили, уши распустили!

– Не все, – с упреком возразил Танай, – не все поддались на обещания чужеземцев!.. Но скажи, Лайонак: а куда деваться людям? Камень на шею повесить, да в омут головой? Или в разбойники идти?

– А ты сам-то как думаешь?

– Вот пригласил тебя – подумать вместе… Сам так думаю: страшно, если крестьяне поверят Диофанту, перейдут на его сторону. Тогда великой Скифии конец! Чтоб не получилось этого, – поговори с царем. Без князей только. Пусть он псов своих, таких, как Дуланак или Напак, поуймет!.. Пусть перестанет народ бичами на работы сгонять, и запретит обижать и грабить пахарей его именем! И общинные права вернет!.. Тогда все за ним пойдут, как за отцом! Не сделает этого – останется он без крестьян и без хлеба!

Лайонак вытер лоб, заметно успокоившись. Подсел к Танаю, заговорил дружески:

– За то, Танай, что вы свободу себе мечом вернули, а князя разграбили, хвалю вас!.. Сказать не в силах, как это мне по душе!.. Но пойми ты, поймите все: еще враг есть, самый страшный – заморские завоеватели. Диофант, Митридат… Хотят они поработить Скифию, заковать ее в цепи на вечные времена!.. Где хозяевами станут понтийцы, там конец вольной жизни!.. Не испытали вы еще эллинского гнета, а мы, на Боспоре, уже задавлены им, еле дышим. И не от Диофанта свободы ждем, а от братьев скифов. От царя Палака.

– А мы против Палака и не шли, это он против нас пошел. Послушал князей своих, что нас оклеветали. Вот ты и раскрой ему глаза!

– Попробую! – ответил Лайонак с решительным видом.

– Только не забудь о свободе народной сказать ему. О праве общин на землю, на решение своих дел без князей. Бичами да поборами он пахарей не удержит!

– И об этом буду просить царя. И о тебе скажу, друг. Ты – верный сын Скифии!

– Обо мне не надо говорить. Не простит меня царь, да мне и не нужно его прощение… В груди у меня тот огонь горит, которым он Оргокены спалил. О народе говори, о крестьянах!

Лицо Таная отразило печаль и душевную боль. Ноздри вздрогнули, скорбная и вместе упрямая складка выступила у угла рта.

Они помолчали, смотря в огонь очага.

– Хорошо, – согласился Лайонак.

– Вот о жене моей узнай, прошу тебя! Кому и куда ее продали? Жива ли она?

– Постараюсь, друг! Клянусь святым мечом и всеми богами!

Они опять обнялись, как братья. Беседа длилась до рассвета. Танай с присущей ему обстоятельностью рассказал о всех пережитых бедах, о потере жены, о том, как они ворвались в усадьбу Напака. Через отверстие в крышу, служившее для выхода дыма, глянул серый рассвет, послышались дружные крики поселковых петухов. Утомленные беседой, хозяин и гость умолкли и в раздумье смотрели в догорающие угли очага.

Дверь хижины распахнулась, и вместе с белесым утренним светом и волной холодного пара вошли три человека. Двое оказались воинами Таная, выезжавшими в степь дозором, третий, неизвестный, дрожал от холода и кутался в дырявый плащ. Его черные волосы, беспорядочно свисавшие на лоб, и густая запущенная борода были подернуты морозным инеем. Выразительные, по-южному яркие глаза на миг остановились на лицах двух мужчин и с выражением мучительного голода уставились на бочонок, на котором стояла глиняная кружка рядом с остатками мясной пищи.

– Иди, иди, – говорил один воин, подталкивая его ножнами меча, – сейчас старшой разберется, кто ты такой!

– Сразу видно – подглядывать хотел, в бурьянах прятался! – добавил другой.

– Зачем мне подглядывать! – хрипло ломаным скифским языком отвечал задержанный. – И так известно, что здесь расположился славный воин Танай со своими людьми. А к нему-то мне и надо… И Лайонак здесь… По твоему следу, боспорский посланец, я и нашел эту деревню… У-ух, как я продрог! Дайте мне сперва согреться и поесть что-нибудь!

Лайонак с трудом узнал в задержанном Пифодора. Не мог удержаться от смеха при виде его жалкой, взъерошенной фигуры. Потом сдвинул брови.

– Зачем же ты шел по моему следу? По чьему приказу?

– К Танаю хотел попасть. – Пифодор обратился к Танаю с просительным видом: – Возьми меня к себе, брат!.. Назад в Неаполь мне дороги нет!.. Но покормите меня!.. Я совсем отощал!

Получив разрешение, родосец с волчьей жадностью накинулся на съестное. Он сопел носом, чавкал и облизывал грязные пальцы. Утолив голод, выпил не отрываясь две кружки подогретого пива, после чего сбросил плащ и протянул руки к огню. Танай, сосредоточенный на своих мыслях и заботах, вышел из хижины. Грек обратился к Лайонаку:

– Мое дело совсем худое. Я сел на мель. Мои покровители – Фарзой и его дядька – погибли, да пребывают души их в эмпиреях! Царь Палак отвернулся от меня. Зато злое око Тойлака, врага всех эллинов, этого стоглазого Аргуса, заметило меня. Его люди бросили меня в темницу, как бродягу… Мне пришлось отдать стражам все, что я имел в потайном поясе, чтобы они помогли мне бежать… Я и сейчас дрожу от страха. Мне кажется, что вот-вот меня настигнут царские воины и скрутят арканом, как пленника!

– Здесь нет царских воинов, – отозвался Лайонак. – Но что ты хочешь делать в отряде Таная?.. Ты был наемником у царя, вот там и оставался бы!

Грек отхлебнул из кружки и отрицательно покачал головой.

– Нет, богиня Ата и эринии преследуют меня, как собаки затравленного оленя. Они гонят меня из Скифии. Палак выгнал меня из своей дружины, он ждал, что я сделаю для него сильные камнеметы, но я не смог. Нужно быть опытным мастером для этой работы, а я еле грамотен. Кроме того, оставаться в дружине простым воином – это значит иметь всегда отмороженные ноги и часто голодное брюхо. А в награду получать лишь удары копьем в битвах, а после битв – окрики и оплеухи царевых сотников.

– Что же ты собираешься делать в отряде Таная?

– Я ничего не приобрел, – продолжал грек меланхолически, – кроме опыта жизни. И вижу теперь, что Скифия совсем не страна сказочных богатств, доступных каждому приезжему. Здесь, как и во всем мире, страданий и лишений выпадает гораздо больше, чем радости и прибыли. Даже богатство скифских князей – всего лишь приукрашенная нищета. Ты спрашиваешь, Лайонак, что я хочу делать в отряде Таная? Скажу тебе. Вместе с Танаем и его друзьями я буду заниматься своим бывшим ремеслом. Если не на море, то на суше!

– Ты хочешь опять стать жнецом, снимающим урожай с чужих полей?

– Нет, я хочу силой взять то, что мне причитается как человеку и что присвоили себе другие!.. Танай может считать мою руку верной!

– Но танаевцы не разбойники. Кроме того, они собираются возвратиться весной к обработке своих полей.

– Да?

Пифодор обтер лоб рукавом и озадаченно поглядел на собеседника. Хотел что-то спросить, но сдержался.

– Брат, – сказал он после раздумья, – мне трудно разобраться в ваших сколотких делах… Хотя мне ясно, что Танай в степи снегом питаться не будет. Он должен добывать себе и своим людям пропитание мечом… Но если он поможет мне как-нибудь перебиться до весны, то весною я пробрался бы к таврам. В Элладу я не собираюсь, там мне делать нечего.

– К таврам?.. Ты с ума сошел! Они отрубят тебе голову и насадят ее на шест!

– Не отрубят. Там у меня есть дружок – вождь с крашеной бородой. Агамар имя ему.

Лайонак поразился ловкости пронырливого бродяги.

– Друг среди тавров?.. Я вижу – ты не пропадешь!.. Но как ты узнал, что я еду к Танаю?

– Я не только это узнал. А как – тебе все равно. Но я друг тебе и скажу: возвращайся к себе на Боспор.

– Почему?

– Я вижу конец царства Палака.

– Нет, я еще подожду, – ответил задумчиво Лайонак.

– Дело твое. Кстати, чтобы ты не думал обо мне худо, я хочу дать тебе еще один полезный совет. Берегись Напака, он предатель и тайно связан с Гориопифом.