— Могут, ведь у Гитлера нету ни совести, ни чести. Я уже им сказала, что позор воевать со старой женщиной. Пока не цепляются, — вздохнула бабушка. — А вам я показала ее, красные бойцы, — сказала она так, как будто перед ней стоял целый строй солдат, — чтобы вы помнили славных наших предков, которые себя не жалели, побеждали своих врагов, и чтобы они для вас стали примером… — Бабушка некоторое время помолчала. — Все может быть, сынок! Фашист стреляет не только в солдат. Может, и мне придется погибнуть. Сабля должна остаться на нашей земле. Так и передай полковнику, Андрейке.

— Передам! — Терентий наклонил голову и прикоснулся губами к холодной стали, выхваченной из ножен.

Бабушка Софья перекрестила оружие и Терентия и сама поцеловала саблю. Потом завернула ее в платок и положила обратно в сундук.

— Что же тебе дать в дорогу? — как бы спросила себя.

— Ничего не нужно! В хворосте у меня автомат, А на плечах — голова!

— Таня! Отрежь сала. Ты знаешь где? — обернулась бабушка к юной соседке.

— Да не нужно, — отказался Терентий.

— Бери. Не стоит рисковать этой головой, добывая пропитание. Понадобится она тебе и там, куда направляешься! — рассудительно сказала тетка полковника. — Возвращайтесь! Мы будем ждать!

— Мы будем ждать! Так и скажите Андрею! — промолвила Таня и, подскочив к нему, поцеловала в щеку.

Ох, эти встречи и расставания на войне!

Еще недавно он прощался с Миколкой Днистраном, отцом и сыном Бабуница. И те в один голос сказали: «Возвращайтесь скорее!» Страшно и тяжко народу сейчас в оккупации. Как выйти из этого позорного и угнетающего состояния? Нельзя ждать! Нужно бороться! Идти к своим, чтобы потом вернуться непреодолимой силой и разгромить врага на родной земле.

Бабушка Софья, золотоволосая и хрупкая, как веточка ивы, поникшая над водой; такая же беззащитная и хрупкая Таня; сабля казачьего полковника; хата командира пограничников Семена Кондратьевича Шаблия; красные георгины и искренние, от сердца слова на дорогу: «Возвращайтесь! Мы будем ждать!» — все это волновало Терентия. Казалось, легче идти на фашистский танк, чем спокойно выдержать эти минуты расставания и горечи.

— Мы возвратимся, мамо! — тихо сказал Терентий и склонил голову перед этой гордой женщиной.

Выход отряда Опенкина — Рубена во вражеский тыл задерживался. В эти дни в отряд прибыло пополнение и с ним главный минер Устим Гутыря, недавно возвратившийся с боевого задания из тыла врага.

Гутыря был высокий и кряжистый, как и Артур Рубен, только на четыре года старше его. Лицо с соколиным носом, надо лбом, прорезанным двумя глубокими морщинами, кудрявый чуб, на подбородке ямочка. Улыбался он уголками губ, прищуривая глаза. Хотя Устим был преподавателем истории, но руки у него были в мозолях: не чурался черной работы. В тридцатые годы работал он на шахте, куда поехал из своего родного села.

— Как там в тылу? — спросил Опенкин. — Шуганули немцев?

— Мы больше помогали окруженцам, выводили их к нашим, — ответил Устим. — Но один эшелон все-таки взорвали. Для практики. На Сумщине, Черниговщине появились партизанские отряды. Шумит и Брянский лес…

— Мы что, уже не будем первыми? — сокрушенно спросил Опенкин.

— Что касается первых отрядов, то они уже были в августе под Киевом. А вам сильно хотелось быть первыми? — не без иронии спросил Устим.

— Не так, чтоб уж… Но нас все время задерживают, — ответил Опенкин.

— С нас больше и спросят — нас ведь специально готовят. У таких учителей, как Илья Гаврилович, есть чему научиться. А что касается первенства, то хватит и нам всяких и разных дел, чтобы в чем-нибудь и мы были первыми. Лишь бы не обрасти мохом. — Гутыря засмеялся уголками губ и прищурил глаза.

Устим вначале показался Опенкину и Рубену человеком суровым и скрытным. Они сперва не могли понять, шутит ли он или говорит правду. Так ведут себя те, кто уже немало повидал на своем веку, знает цену людям, кто на себе испытал, что на свете есть добро и зло. Гутыря не любил разговоров о себе. Он больше слушал других, присматривался, усмехался и жмурил карие глаза, над которыми разлетались брови.

На очередных занятиях ставили мины в условиях, приближенных к боевым. Гутыря учил этой нелегкой работе подрывников. С ними была и Леся Тулина.

Была темная ночь, и подрывники действовали на ощупь. Гутыря время от времени направлял свет карманного фонарика на рельс, около которого возились Леся и курсант.

— Можно погасить! — уверенно заметила Леся. — Там нам не будут светить фонариком.

— Не будут, — согласился главный минер отряда. — Но работать с миной надо спокойно. И не озираться. За минерами всегда группа прикрытия…

Леся представляла, что она ставит мину в тылу врага. Вот она настраивает электролит. На лбу выступают капельки пота. За движением ее рук следит Устим Гутыря, включив фонарик. Ей кажется, что она делает что-то не так. «А может, и нет. Все в порядке». В это же мгновение Гутыря молниеносно, как ястреб, выхватывает левой рукой капсюль из рук Леси.

— Ой! — успела крикнуть она, когда услышала приглушенный хлопок, — капсюль взорвался в руке Гутыри. Леся схватила фонарик, навела на руку Устима — она кровоточила. — Что я наделала! — схватилась за голову девушка.

— Не смертельно, — хмуро сказал Гутыря. — Если бы капсюль взорвался у вас в руках, — добавил он с укором, — было бы худо. Что же это за радист с покалеченной правой рукой!

То, что сказал Гутыря, поразило Лесю. Она только теперь поняла, к чему могла привести ошибка: руки были бы изуродованы. А это означало, что она уже не смогла бы работать телеграфным ключом и никуда ее бы не послали. Но есть и другая сторона этой скверной истории. Кто-то мог подумать, что она сделала это нарочно, чтобы остаться в тылу. Попробуй докажи, что получилось случайно. Это потрясло Лесю.

Она достала индивидуальный пакет. Парни обработали йодом кровоточащие пальцы, ладонь. Гутыря поморщился от боли и подул на раны.

— Забинтовывать не надо. Заживет. А теперь вот что! Леся к капсюлю не имеет никакого отношения. Поняли меня? — внезапно спросил Гутыря. — И никому про это ни слова!

— Ясно, товарищ командир!

— Капсюль к мине готовил я, и внезапно… взрыв! — сказал Устим. — А теперь продолжайте занятия.

Минеры, которые после взрыва капсюля спустились с насыпи, снова поползли к железнодорожной колее. Под локтями, коленями похрустывали веточки. Где-то на озерце, заросшем камышом, прокричал коростель.

— Надо ползти тише! — предупредил Гутыря.

Группа будущих подрывников уже на колее. Положили на шпалы автоматы. Расстелили плащ-палатку. Пригоршнями ссыпают песок на плащ-палатку, чтобы и щепотка не просыпалась. Один из минеров настраивает электролит. В четыре руки опускают в яму мину и засыпают ее песком. Леся набрасывает сверху щебенки.

— Банку с мазутом, — напоминает Гутыря.

— Нету.

— Плохо. Надо окропить щебенку мазутом. Оставить как было. И делать все надо четко, уверенно, так, чтобы враг не заметил следов. Иначе вся работа и все волнения напрасны!

— Учтем и запомним, товарищ командир!

В город возвращались на грузовике. Леся сидела рядом с Устимом Гутырей и, чувствуя свою вину, приговаривала:

— Какая же я растяпа!

— Успокойся. Из этого еще раз следует вывод: радисту нечего совать нос к минерам.

— А взаимозамена?

— Это мужское дело. В каждом отряде должны быть ребята, которые могут ставить мины. А вот радистов у партизан никто не заменит. Я был в тылу у немцев. Партизаны говорят, что у них на десять-двадцать отрядов только одна рация. Понимаешь? На сотни партизан — только один радист! Учти это, Леся! Без радистов партизанский отряд как без ушей и глаз. Без рации не может быть и речи о разведке для армии. А как можно воевать без разведки?.. Я сам виноват, что разрешил тебе устанавливать капсюль. Все. А ну, хлопцы, что-нибудь веселенькое расскажите, — обратился Гутыря к курсантам.