Однако никто не появлялся. Живица успокоился. «Ну действительно, почему у этих хороших ребят родители должны быть предателями?..»

Но на кукурузное поле приходили люди ломать початки и тогда приходилось быть настороже. Но как только появлялись на поле крестьяне, тут как тут были и Петря с Миколкой. Ребята как бы наперегонки бежали с другими сверстниками, захватывали «свой» участок и никого туда не пускали. В это время Живица закрывался палаткой, а ребята сверху набрасывали на нее будылье, пырей и разный бурьян. Живица с каждым днем креп. Он уже мог ходить и считал, что больше задерживаться здесь нельзя. Боялся он не только за себя, но и за ребят, их семьи, которых ждала смерть за помощь раненому красноармейцу.

Была ветреная и обычная августовская ночь, когда на кукурузное поле пришли трое — два мальчугана и мужчина.

— Лодка готова, товарищ! — сказал старый Бабуница, отец Петри, подавая руку Живице.

— Готов и я, — ответил Терентий. — Спасибо вам за все!

— Не за что благодарить, — ответил Бабуница. — Идем на берег.

От Днестра веяло прохладой. Шелестела высохшая листва кукурузы. Между султанами посвистывал ветер, и Терентию казалось, что это шумит камыш над Прутом, что сейчас он, Живица, идет в наряд, что несколько минут назад закончился «боевой расчет» и капитан Тулин неторопливо, взвешивая каждое слово, говорит, что каждый пограничник должен делать на случай тревоги. Слова эти бойцы знали на память, потому что повторялись они каждый раз, когда наряд выходил на границу. Но эти известные всем слова в устах капитана Тулина звучали как наказ Родины, они были приказом для бойцов. В этих наставлениях, которые повторял командир заставы ежедневно, чувствовалась твердая дисциплина, великая ответственность за охрану доверенного участка границы.

Нет теперь границы на западе. Есть лишь линия фронта, которая зигзагами движется на восток и неизвестно, когда остановится. Как же быть дальше? То, что надо идти на восток, это понятно. Для этого он и переправится на тот берег Днестра. Куда потом?.. Да что мучить себя! Надо вначале переплыть реку.

Они спустились с кручи. Ветер начал стихать, а внизу совсем угомонился. Лишь негромко хлюпала днестровская вода. Взяв разгон в Карпатах, она не могла сдержать свой бег и в степной Молдавии.

Живице пришлось служить и на Днестре, когда начальником пограничного отряда был полковник Шаблий. Тогда же Терентий подружился с Иваном Оленевым, хорошо узнал Максима Колотуху, от которого Терентию досталось, так как был он сначала, по мнению старшины, «нестроевой парень», расхлябанный и флегматичный.

Шепот ветра в степи, легкий шум волн в Днестре вызывали воспоминания о родной заставе, ибо приходилось зорко всматриваться и прислушиваться ко всему, что его окружало.

— Лодка здесь, — остановился Бабуница, показав руками на ивняк.

— Не занесло бы в местечко к румынскому коменданту, — тихо пошутил Живица.

— Грести будем вдвоем, двумя веслами, — серьезно сказал Бабуница.

— А как назад?

— Назад одному легче. В лодке снасти. Скажу, что переметы ставил. А там уж будь что будет! Лишь бы ты переправился через реку, — искренне ответил крестьянин.

— Пора. Прощайте! — обернулся он к Петре и Миколке.

Ребята прижались к красноармейцу, пожали ему руки. Кто-то всхлипнул.

— Возьмите и нас с собой!

— Батя, мы тоже к своим пойдем!

Ни отец, ни Терентий не ответили.

— Ждите здесь! Мы возвратимся и на Днестр, и на Прут! — с волнением сказал Живица. — Я вовек не забуду вас.

— Возвращайтесь!

— Скорее!

— Будем ждать, — добавил и отец. — Усаживайся в лодку. Петря, иди с Миколкой вниз по течению. Встретимся в Овечьем овраге.

— Ага. Идем! — сквозь слезы сказал Петря. — Возвращайтесь.

— Скорее! — позвал Миколка.

Лодку подхватило быстрое течение. Но гребли двое, и лодка как бы нехотя преодолевала течение. Вскоре она исчезла в темноте.

— Возвращайтесь скорей! — донеслось до Терентия, и он усердно греб, как будто хотел вывернуть воду из реки. Молча орудовал веслом и Бабуница. Было лишь слышно его тяжелое дыхание.

«Вот так и жизнь как вода, — подумал Живица. — Не случайно же поют «Осыплеться з ных лыстячко, та й понесе вода…». Куда вода-жизнь понесет меня?..»

Лодка мягко вошла в камыши, и Бабуница, спрыгнув в воду, вытащил ее на берег.

— Вот мы и добрались, — сказал он. — Иди, дорогой товарищ! И помни, что говорили Петря и Миколка.

Терентий обнял лодочника:

— Спасибо за все!

— Обходи села. Везде полиция, охотники за окруженцами. Лучше продвигаться ночью, — предупредил на прощанье старый молдаванин.

Терентий Живица вступил на украинскую землю осторожно, озираясь: хоть и своя она, но занята, оккупирована врагом, силу которого он уже познал. Из скупых рассказов Бабуницы знал и про новый порядок в городах и селах. Всюду аресты, смерть. Знал он силу врага, но и знал, как можно его бить. Живица шел не по чужой, а по родной земле, она грела его сердце надеждой и не могла быть враждебной, не смела отвернуться от своего сына в минуту смертельной опасности. Он любил эту землю, как родную мать, и это придавало ему силу.

Проходили дни и недели. Живица шел ночью. А если попадались леса, то и днем. На одной из лесных дорог снял точным выстрелом мотоциклиста. Теперь стало полегче. Можно было ехать, и дальше он пробирался на мотоцикле, избегая основных магистралей, которые были запружены вражескими колоннами.

Сентябрьским утром Живица остановился на развилке дорог. У обочин уже были установлены указатели, написанные по-немецки. Он немного умел читать по-немецки и, когда прочитал, прикусил губу. «Шаблии» — было написано на дощечке. Терентий знал, что из этого села пришел на границу Андрей Стоколос, что тут жила Софья Шаблий, тетка полковника Шаблия. Было над чем подумать, прежде чем решить: идти дальше или заглянуть в село. «Может, ребята с заставы капитана Тулина двигались на Киев этим путем?» — подумал Живица. Он замаскировал мотоцикл ветками, спрятал немецкий френч и пилотку. Остался в серой рубашке. Потом наломал орешника, положил между ветками автомат, обвязал все это проволокой, оставшейся в ранце, и побрел к селу. Шел по лугу. На холме были видны огороды, дальше — сады и хаты. Еще дальше высилась белая заводская труба сахарного завода. Живица выискивал в памяти все то, что рассказывал Стоколос о селе, вспоминал ориентиры. «Вековой дуб и три ивы у криницы. Луга, речка в зарослях ивняка…» — как-то говорил Андрей. «Вон там вековой дуб и три ивы над колодцем, — подумал Терентий, вглядываясь в даль. — А вот яблоневый сад соседа. Подожду у колодца. Не может быть, чтобы сюда не пришли за водой…»

Живица бережно положил охапку хвороста около тропки и заглянул в криницу. В ее воде плыли густые ветви ив, сквозь них отражалось синее бездонное небо. Живица устало улыбнулся своему отражению и покачал головой. Не похож он на того Терентия, который ушел на танк, опираясь на карабин как на костыль. Тот Терентий был в ожогах, ранах, тогда по лицу струились потоки грязного пота. А сегодня он даже побрит — среди трофеев в ранце была бритва и мыло.

Он загорел, обветрился за эти месяцы, и немудрено: все время под открытым небом. Пожалуй, встречный прохожий и не подумает, что его со всей безжалостностью зацепила война. Вот нога, правда, побаливает. Плечо ноет. Но все эти зажившие раны под одеждой.

Сруб покосился, и Терентий стал непроизвольно поправлять его. Откуда-то вышла с ведрами высокая и стройная девушка и, не доходя до колодца, остановилась. Потом подошла поближе, и он разглядел ее белые волосы, которые искрились в лучах раннего солнца. Глаза были синие, как небо в кринице.

— Здравствуй! — сказал Терентий.

— Кто это вас нанял? — спросила она.

— Да Андрей Стоколос как-то попросил поправить сруб, — шутя сказал Терентий. — Сам-то он лодырь.

— Вы знаете Андрея? — Синие глаза девушки загорелись.