— Встретишь отца, кланяйся ему от меня, — сказал майор Андрею.

— А если он не вышел из окружения?

— Выйдет! Вот, Андрей, закончилась еще одна «глава» в твоей жизни на этой войне.

— Я не забуду ни вас, ни ваших бойцов! — как клятву произнес Андрей. — Спасибо судьбе, что встретился с вами, и вам спасибо, товарищ майор.

Сильченко был растроган. Уже тарахтел мотор грузовика. Ребята усаживались в машину. «Закончилась еще одна «глава» на этой войне!» — повторил Стоколос слова майора Сильченко. «Одна закончилась, начинается новая…» Андрей помахал рукой майору и его бойцам.

Правее от шоссе, под Люботином, гремела артиллерия. Там части 300-й дивизии, в которую вошли бойцы майора Сильченко, держали оборону. Клубились дымы и в стороне Богодухова, и дальше на север, за Дергачами.

— Эй, водитель, дорогой! Жми на газ! — крикнул Колотуха, заглядывая из кузова в кабину.

Шофер не ответил. Он и так выжимал из машины все, что можно.

— А тебе не кажется странным, Андрей, что ни одна заводская труба не дымит? — спросил Мукагов, вглядываясь в даль.

— Да, как-то неестественно… — ответил Стоколос.

— А разве не странно, что от Харькова не идет ни один эшелон? — вмешался Колотуха.

Парни глядели во все стороны, но ни одного поезда так нигде и не увидели. А ведь от Харькова тянется шесть железнодорожных веток…

Но из кузова они не видели ветки, к которой подходили колеи с заводов-гигантов. А по ней днем и ночью шли через Купянск на восток эшелон за эшелоном.

Когда пограничники въезжали в Харьков, город покидал уже шестьсот пятидесятый эшелон с машинами, заводским оборудованием и, конечно, с людьми. Поэтому и не дымили трубы на тракторном, турбинном, электромеханическом заводах. В то время, когда 38-я армия сдерживала натиск 6-й фашистской армии, рабочие Харькова демонтировали и вывозили из города машины, станки, чтобы за Волгой выпускать танки, самолеты, транспортеры.

Немало городских зданий было уже разрушено взрывами бомб и снарядов. Улицы казались мрачными и пустынными.

Машина остановилась у дома, где жили Артур Рубен, Иван Опенкин и Леся Тулина, о чем ребята уже знали.

Сдерживая дыхание, они приблизились к подъезду. Попросили дежурного позвонить инженер-полковнику Веденскому. К ним вышел стройный простоволосый человек в плаще.

— Так это вы? — спросил он, глядя на ребят вопросительными и спокойными глазами. — Пограничники заставы капитана Тулина? А где же Рябчиков, мой друг?

Парни молчали. И Веденский сказал:

— Значит, погиб…

— Да, Илья Гаврилович, — ответил Стоколос. — Не дошел до Харькова…

— Жаль. Замечательный парень, — уже хмуро сказал Веденский. И добавил: — Из него бы прекрасный минер вышел. Мало вас. Ой как мало осталось, ребята. Со своими — Опенкиным, Рубеном и Лесей — вы встретитесь сегодня. Завтра уже было бы поздно… И еще одно. Вчера я получил известия от Семена Кондратьевича. Он под Курском встретился с нашими войсками.

— Слышали, братцы! Отец вышел из окружения! — Лицо Андрея засияло. — Я верил.

Илья Гаврилович прислушался к канонаде и тяжело вздохнул.

— Наши дивизии обескровлены, но стойко держатся. Однако и противник несет большие потери. Уже сто тысяч солдат и офицеров потерял, полтысячи танков. Эх, были бы у нас свежие силы! — с горечью сказал Веденский. — А сейчас идемте со мной. Получите паек на шесть дней.

— Про вас нам часто рассказывал Василий Михайлович Рябчиков, товарищ инженер-полковник! — вспомнил Мукагов. — Жив буду, разыщу детей Рябчикова и скажу: «Я ваш отец. Потому что ваш отец — настоящий друг, брат мой!».

Колотуха, Мукагов и Стоколос получили паек на четверых. Четвертым был Илья Гаврилович.

Потом подошли к одной из комнат полуподвального помещения. Колотуха открыл дверь. Из комнаты доносились негромкие сигналы рации. За столом сидела, держа пальцами головку телеграфного ключа, девушка. За другим столом — несколько человек в гражданской одежде.

— Наши!

— Родные! — в один голос выкрикнули Колотуха и Мукагов.

Встретив на улице Рубена и Опенкина, они бы, пожалуй, их и не узнали. Необычно видеть Артура и Ивана в гражданской одежде. Леся в жакете, хромовых сапожках, берете. Рубен и Опенкин возмужали, казались старше своих лет. Леся тоже сильно изменилась. Шмель и Максим запомнили ее такой, какой она была в день окончания школы: в белом платье, с букетом цветов, беспечная, веселая, порывистая в движениях.

Радостной и одновременно грустной была эта встреча после четырех месяцев разлуки. Радостной потому, что встретились настоящие друзья. Сдержанной потому, что идет война, немало людей погибло.

— А где же Андрей? — с опаской и нетерпением спросила Леся.

— В скверике.

Девушка кинулась к выходу. Но, пробежав несколько шагов, остановилась. Одернула жакет, поправила волосы под красным беретом…

Андрей сидел на скамье. Смотрел в небо, думал, вспоминал Лесю, всех, кого хорошо знал, с кем встречался, ходил в бой. И тут услышал шаги. Кто-то торопливо и легко шел по опавшей кленовой листве. Он узнал бы эти шаги из тысяч…

С высоких холмов, поднимавшихся с берега тихой речки Уды, огромный город в ложбине казался в этот октябрьский вечер беспросветно серым и хмурым. Заводские трубы, похожие на шахматные туры, башни тепловых электростанций, совсем недавно подпиравшие своими дымами небо и отдалявшие линию горизонта на многие километры, до ХТЗ, теперь стояли мертвыми, словно идолы. На многочисленных ветках второго в стране после Москвы железнодорожного узла не суетились веселые и проворные, как вихрь, маневровые паровозы, не клубились султаны их бело-сизых дымков, утихла скороговорка вагонных колес на рельсах. Смолкли гудки заводов и фабрик. Да и весь гигантский город-труженик приумолк, занемел. И от этой немоты и необычной тишины жутко было на душе. Даже всегда игривые солнечные блики в окнах самого высокого здания в стране — Госпрома, общежития «Гигант», на крышах заводских корпусов и позолоченном куполе колокольни сейчас поблескивали тревожно, предвещая неумолимо надвигающуюся беду. Онемевший, опустевший Харьков, будто огромный корабль, погружался во мрак, на самое дно оккупационной ночи.

Еще страшнее становилась тишина от зловещего грохота: в мертвый город длинными змеями вползали колонны фашистских танков и мотопехоты, наполняя улицы вонючим газом перегретых моторов.

— Прощай, наш Харьков! — тихо сказал Андрей Стоколос.

Его товарищи-побратимы, бывшие бойцы пятой заставы на реке Прут — Максим Колотуха, Шмель Мукагов, Артур Рубен и старшина милиции Иван Опенкин — молча сняли шапки, склонили головы, словно над братской могилой.

Всего несколько дней назад Стоколос, Колотуха и Мукагов вышли к Харькову из «киевского окружения», а теперь вот снова возвращаются в тыл фашистской армии — в группе командира Ивана Опенкина и комиссара Артура Рубена.

Иван Опенкин думал, все ли он сказал своей милой, родной Стеше в последнем письме. Иван старался убедить жену, что возвратится с «похода» непременно, что Стеша не должна волноваться, когда не будет долго от него письма. Так надо. Возможно, за него ей напишет полковник Шаблий. Главное — верить и растить сына, жить душа в душу с матерью. Он даже отважился написать:

Написал так Иван, чтобы успокоить жену, вселить в ее душу уверенность, как сказал его боевой товарищ Андрей Стоколос, на всякий случай, чтобы когда-то прочел это письмо и сын Опенкина, пусть и через десять лет, когда вырастет. Надо же думать о будущем даже на такой тяжелой войне!.. А утвердить себя во вражеском тылу ребята Опенкина могут. У них есть грозное оружие — мины полковника Веденского, уполномоченным от которого является минер Устим Гутыря.